Седьмой патрон
Шрифт:
— Папа, а нас на Хабарке пьяные дядьки консервами угощали, — вырвалась Нюшка со своей болтовней. — Вку-усные! Ели мы, ели… С хлебом!
За столом возникла заминка.
Отец погладил Нюшку по голове, отослал во двор дать собакам корочку, посмотрел, как она прыгает к двери, и вымолвил глухо:
— Скажи, сын, что у вас получилось, послушаю.
Расспросов не избежать, я готовился к ним, но сейчас замямлил о падере, о волнобое на мелководье, и было мне мерзко и противно. Точно в самом
— Старье было, — первой вступилась за меня Агния. — Новый карбас наживем, папа. А не наживем, и так проживем. Целы все, и ладно.
— Конечно, не надо тебе переживать, хозяин, — поддержала мама. — Сыном гордись. Он нам опора — и мне, и дому. Тебя-то скоро забудем, отбился на старости лет. А Сережа… Одного лесу сколь он на воде перенял! Рыбу корзинами носит. Его и рынок знает.
Отец посмотрел на меня.
— Та-ак. В купцы выходишь? Выбрал время!
Жгучая обида захлестнула меня. Не досыпал, простужался, от весел ладони, как подошва. Что, ради своего удовольствия?
— Ну, перенимал лес, — нехотя говорю я. — Ничейный. Пусть его в море несет, да?
— Ничейного, сын, ничего нет, и лес‘советский.
Дима чинно попивал чай. Впечатление, будто присел на минуту — из-под суконной форменки свисает на ремнях блестящая кобура. Раз я заметил, как Дима украдкой бросил взгляд на ходики: не терпится взять Катерину под ручку да на Набережную. И Катя, глядя на него, как воды в рот набрала. А из-за нее на Хабарку-то ходили. Она упросила. Кабы не Хабарка, жив был карбас.
Словно услышав, что я о ней подумал, Катерина сказала:
— Папа, а карбас в падеру не на топляк наскочил?
Верно, днище сразу треснуло, вода вспучилась бугром. Почему раньше, без подсказки, я не сообразил о топляке? На Двине их навалом. Прозевать топляк, да в шторм, очень просто; с ходу на него напороться — легче легкого.
Дима неприметно подморгнул; «Не дрейфь, Серега». Уши у меня вспыхнули. Он научил Катю! Я смешался. Опять спасательный круг? Мне — опять? Будто последний я слабак…
— Что сам думаешь? — отец уперся в меня пристальным взглядом.
— Топляк? — краснея, промямлил я. — Вполне возможно, папа.
— Хватит баклуши бить, — сказал отец и отвернулся.
Обидно мне. Выходит, до этого я бездельничал? Семью кормил — бездельничал? Что ж, спасибо, папа.
Встал из-за стола, вышел на крыльцо и сел на ступеньку. Знаю, что косо смотрит отец на мои хождения к Зосиме Савватьевичу. Между ними давнишние счеты. Хотя где тут оскорбление, если Зосима Савватьевич хотел с ним рассчитаться за услугу, правда, невесть чего посулив с радости, что шкатулка спасена?..
Вдруг
— Кого я вижу! — помахал он рукой. — Утопленник, здорово. Батя дома?
— Дома. Тузик, цыть, свои.
Виноградов пожаловал, спаситель. Чего его принесло?
— Проходите, пожалуйста. Папа, наверное, вас ждет.
— Да нет, я нежданный гость.
Провел его в дом и вернулся во двор.
Сижу под ивой. Тузик ластится. Рассеянно мну ему загривок. Ладно, с карбасом покончено: по резаному дважды не режут. Больше отец о карбасе не напомнит, я его знаю.
Но дальше-то что? К барже привыкать? Или костяшками щелкать у постылого крестного?..
Виноградов вышел вместе с отцом.
— Алексей Николаевич, понимаю, отгул. А надо. Рейс предстоит важный, — доносилось ко мне от крыльца. — Получишь оружие.
— Чувствую себя худо, — говорил отец. — Лихоманка проклятая… Да я не отказываюсь. Хоть сейчас в дорогу, раз надо.
Мне сделалось жарко. «Оружие получишь»… Это что? Револьверы? Маузеров полный трюм? Хоть бы в руках подержать маузер!
Скрытый ветвями ивы, я переметнулся через изгородь и мгновение спустя с независимым видом расхаживал уже по другую сторону калитки.
Она не открывалась и не открывалась со знакомым мне скрипом. Я отчаялся, когда наконец рывком ее распахнул Виноградов.
— Чего тут высвечиваешь? — весело спросил он. — Где фару подбил?
Я смутился. Дался им всем мой синяк.
Виноградов застегнул плащ и предложил:
— Хочешь прокатиться?
Из проулка блистал нам лаковыми боками автомобиль.
— А можно, я корзину с бельем возьму? Мама настирала…
Выстрелы из подворотни
Брезентовый верх откинут. С заднего сидения поднялся человек в кожанке, искрещенной ремнями. Звезда на околыше картуза крошечная, похожа на красную каплю. Лицо у него смуглое, усы стрижены коротко.
— Что так долго, Виноградов?
— Чай пили. С картофельным пирогом. Линдеман, ты много потерял, — засмеялся Виноградов и кивнул мне на переднее сидение. — Садись!
Громыхая в рытвинах, экипаж выбрался на Новгородский проспект и прибавил скорости.
Вот мы летели, вот мчались — верст тридцать в час, не меньше! Стремительно мелькали серые, мытые дождями заборы, дровяники…
Сзади разговаривали вполголоса.
— Любопытная зацепка вырисовалась нечаянно. Этот парнишка был на днях на Хабарке. Рыбалка, то да се. Кстати, в шторм едва не погибли: лодку захлестнуло. Там они видели подозрительную группу…
Машину швыряло в ухабах, тугой ветер срывал у меня с головы кепку.