Седьмой патрон
Шрифт:
— Ты, паренек в разрезе момента счастливый. Вся, ну-ка, жизнь впереди. Да и мне чего прибедняться? Мы, паренек, кладем фундамент. Если что, не судите строго. Стройка зачинается, то всегда развал: хлам и нужный матерьял — поди разбери, что к чему. Посторонний если кто, нипочем толку не даст.
Он прислушался к тому, что делалось на площади.
— У нас — небывалое, у них — что было. Они знают, чего им надо. Старье латать взялися. А у нас — новье. Цельное новье. Нам-то тяжелей во сто крат! Все на нас легло: война, разруха…
Людской шум за стенами
— Господа деревенские жители, услышьте весть благую: вся Русь встала на защиту попранных комиссарами прав — со святым крестом, с животворной молитвой! Соединенная эскадра броненосцев Америки, Англии, Франции у у древних стен Архангельска. Пришел час светлого воскресения державы Российской!
В сумраке погреба лицо Куделина серело, как неживое.
— Врет? — спохватился я. — Врет об эскадре?
— Та и беда, паренек, что на правду похоже, — разлепил Куделин спекшиеся губы. — Союзнички, мать их за ногу… Самосильно лезут! Им чтоб русских в окопы загнать на войну с германцами, чтоб опять Россию за горло держать…
Сходка окончилась — я и не заметил.
Замок звякнул. Дверь обозначилась светлым проемом.
— Зря тревожитесь, ничего от меня не добьетесь! — выкрикнул Куделин.
— Заглохни, — походя пнул его Петруха. — Нужен ты нам, падаль.
Не издав ни звука, Куделин откинулся навзничь.
— Времени в обрез! — предупредил воевода, остановившись передо мной. — Встань, когда с тобой разговаривают! Юношу украшает послушание старшим. Надеюсь, ты обдумал свое положение. Ученик реального училища, возможно, будущий инженер, и какой нонсенс, прости господи — в одной компании с большевиками.
Петруха осклабился:
— Ласковый теленок двух маток сосет.
— Мичман, займитесь тем, что приказано.
— Слушаюсь.
Петруха опустился на колени и принялся обыскивать Куделина.
Перешли друг с другом на «вы», — отметил я про себя.
Меня трясло, я стискивал зубы. У них все подстроено: Петруха пересел на проходивший пассажирский пароход, чтобы опередить караван. Буза на буксире, карта лоцманская пропала с мостика, баржа чуть не села на мель… Подстроено, рассчитано до мелочей!
— Полагаюсь на тебя, — по-отечески доброжелательно внушал воевода, точь-в-точь как прежний дядя Вася. Я предлагаю тебе быть с нами. Душой и сердцем. Честно и преданно. Риск? Да, есть. Но плата, Серж!
— Наличными? — подхватил я. Думал, он возмутится. Ничуть.
— И наличными, — веско подтвердил воевода. — Главное все-таки в будущем. Родина не забудет сына, пришедшего ей на подмогу в тяжкую годину смуты и разврата.
— Послушайте, как же быть со щепочкой?
Наверное, держался бы я иначе, когда б не Хабарка, не гибель карбаса, с которой и начались мои мытарства.
— М-м, какая щепочка? — наконец свел брови воевода.
— Беленькая. Она всплыла, когда в карбас хлынула вода. Вы что — пересекли топором шпангоуты? Чтобы мы отплыли подальше — и на дно?
— Не вякай, — закричал Петруха. — Кто кого топил!
— Мичман, я вас призову
— Борьба, ее логика беспощадна. На острове размещался пункт сбора, — предельно буду откровенен. Офицеры-дружинники, они в этот час бьются с оружием в руках на улицах Архангельска. Патриоты прорывались на Север через облавы на вокзалах и пристанях, через засады на дорогах. Подставить их под удар, когда желанная цель близка? Рассуди, ты бы иначе поступил в моем положении, при моих обязательствах? — Я видел, воеводе стоило немалых усилий, чтобы владеть собою. — Имею, Серж, один вопрос: как понимать, что баржа следует под усиленной охраной?
Всерьез он? Ян да мой отец-калека — это охрана?
Дядя Вася — ну да, прежний, доброжелательный дядя Вася — покачал головой:
— Серж, ты невнимателен. За вами неотступно держался пароход с вооруженным отрядом. Мы кое-что предприняли, буксир остановился. Тотчас пароход приткнулся к берегу… Что у вас в трюмах баржи? Я жду ответа. Не советую испытывать мое терпение. Клянусь: друзьям я верен, врагам же пощады от меня не ждать!
Подскочил Петруха, держа в руке клочок бумаги:
— Штауб!
— Прикусите язык! — я думал, он выругается, обзовет напарника болваном. — Без имен, без имен, сколько вам повторять.
И вырвал у Петрухи бумажонку, впился в нее глазами.
— Где вы взяли, мичман?
— У Фомки, — мотнул головой Петруха на Куделина, неподвижно, лицом вниз, лежавшего на полу. — В пиджаке нашел. Вот печать Совдепа, ключи — это из карманов Фомки. А пиджак этого…
Штауб?
Он — Штауб?
Распрямив бережно бумажку на ладони, Штауб побледнел.
— Откуда она у тебя? Говори, быстро!
А, это телеграмма? Да поднял на мостовой, хотел вернуть при случае и забыл.
— Я жду…
Я молчал. Все равно не поверит.
— Тварь! — лицо его исказилось. — Так ты следил за нами? Понятно, почему наши пути беспрестанно пересекаются… Обошел! Меня обошел… Раздавлю тлю! Теперь мне понятно, почему на Хабарке были взяты наши, почему чекисты сделали налет на дом Зосимы Савватьевича. Мичман, слышите: он нас обошел!
И этот принимает меня не за того, кто я есть! Штауб, где твоя проницательная осмотрительность, не дурак же ты, а сколько лебезил вокруг меня, как поднимал меня — в моем-то мнении? Не тот я… Не за того меня принимаете!
Стуча босыми ногами по ступеням, в погреб ссыпался Якунька.
— Бают, буксир пары пускает. Поторопитеся, господа хорошие!
— Мичман, где обещанные подводы? Повстанцы… В душу, в печенку!
Якунька крутился, из кожи лез попасть господам на глаза.
— Ваши благородия, киньте целковенький. Буду за кучера, до пристани в один дых домчу — стриженая девка косы не переплетет.
— Цыть, — цикнул Петруха. — Тебя еще не хватало.
— И-их, погибла Расея, коли так! — ничуть не смутился Якунька. — Пьяных-то мужиков бабы по избам уволокли, с кем на подвиг поедете, ваши благородия?