Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором
Шрифт:
Часть IV. Что отстаивала Россия
Об этом много уже было написано, и мы здесь лишь уточним еще раз те моменты, которые представляют наибольшее политическое значение. Они таковы.
Первый. Россия отстаивала органику против техницизма. С этой точки зрения Свет для нее отождествлялся с живой целостностью, а Тьма — с голой механистичностью Запада. Примат живого знания над мертвым, примат веры, точнее мистического созерцания над разумом, составляли основу или, по крайней мере, одну из важнейших частей русской идеи. Целостность, целостность и еще раз целостность. На этом Россия настаивает категорически и абсолютно. Эмоциональный, интеллектуальный и действенный аспект бытия человека во Вселенной Россия не расчленяет и категорически отказывается расчленять из соображений высшего порядка. В этом смысле ее идею достаточно точно определяет Владимир Соловьев, говоря о том, что для России
Совершенно очевидно, что такое понимание целостности и цельности является препятствием для объективного, аналитического, научного, технологического знания. Но оно же является и огромным благом для России и для всего мира, особенно в XXI столетии. В самом деле, XX век показал, что специализация, воля к могуществу «человека технологического», оперирующего безжалостно и эффективно своим окружением, играющего им, манипулирующего всем и вся, составляет основу той организационно-технической цивилизации, которая победоносно шествует в пропасть, уничтожая человека и человечество. Близость к бытию, постоянное ощущение живой первоосновы этого бытия, отрицание мертвых и все омертвляющих моделей крайне важно для XXI века. Благоговение как альтернатива инструментальному подходу, тайна и таинство создадут основу новой цивилизации, коль скоро ей суждено жить и. развиваться в XXI столетии. Но в этом суть русской идеи, как качественное отличие от идеи западно-либеральной и сциентической. И за это Россия платила, платит и, скорее всего, будет платить весьма высокую цену. Да, отказаться от «агрессивной субъективности» — значит потерять слишком многое, возможно, всю современную организационно-техническую цивилизацию. Но ведь вся российская история говорит о том, что за сохранение и обретение человеческого, неотчужденного бытия необходимо платить высокую цену. И что легкой жизни, если речь идет о жизни человека, а не о жизни животного, возможно, вовсе не существует.
Второй. Россия сопротивлялась идее атомизированной личности и войны всех против всех. Она сопротивлялась этой силовой, агрессивной концепции устройства человеческого общежития. Она сопротивлялась ей и как муравейнику техницизма, и как окультуренной уголовщине.
Что ж, эта силовая конкуренция сегодня подходит к концу. При той хрупкости и сложности искусственного мира, в котором мы живем уже сегодня, свободное соперничество предельно затруднено. И, скажем прямо, чревато все более непредсказуемыми последствиями. Завтра оно станет попросту невозможно. Кооперационность, корпоративность, солидаризм все более становятся идеями XXI века.
Третий. Весьма важный аспект — это понимание качества жизни. Россия никогда не сменит своего отношения к богатству как к чему-то неправедному. Мы видим это сегодня на примере наших же российских кооператоров и предпринимателей, которые, заработав миллионы, отнюдь не ощущают себя счастливыми. И даже в этом зарабатывании, скорее, ценят борьбу, спорт, азарт поединка, чем путь к высокому и обеспеченному благосостоянию. Россия не страна предпринимателей и уже никогда не станет ею. Она не страна рабочих и даже не страна крестьян. И крестьянской страной, вопреки многочисленным утверждениям, никогда не была. Россия — страна воинов. И если в пике крестьянизации на трех крестьян приходился один солдат, то о каком крестьянском рае можно было говорить даже в ту пору? Милитаризм осуждается нашими демократами сегодня как главный порок России. Россия имеет право на это ответить: «Да уж какая есть, другой не стану. Не захочу, а если и захочу, то вряд ли смогу». И Россия была бы права, ответив подобным образом. Другое дело — как использовать этот милитаризм. Как размахивание термоядерной дубиной или как теологию борьбы? Борьбы, которая ведется сегодня всеми средствами во всем мире. Сегодня мы имеем дело с информационными, финансовыми, коммерческими, технологическими войнами. И воин способен стать предпринимателем, торговцем, ученым, не переставая быть воином — воином своего государства и своего народа. Разве это не составляло суть процесса в Японии, где в ходе революции Мэйцзы самураи становились предпринимателями лишь для того, чтобы таким образом обеспечить победу своего государства. Разве не это же произошло в Китае?
Категориями российского качества жизни могут быть состязание, победа и праздник. Может быть, даже престиж. Но никогда не благосостояние и не благоуспокоенность. И в этом сила российского духа и его специфика. Либо на это опираются и побеждают. Либо это игнорируют и тогда губят и себя, и народ.
Четвертый.
Пятый. Россия всегда будет исповедовать в любой форме и под любым предлогом религию напряженного поединка Света с Тьмой. То есть теологию борьбы. Она всегда будет противостоять гедонисцизму, культу роскоши, идеологии сакрального компромисса, индульгенисцизму, столь свойственному Ватикану и отрицаемому Россией в первую очередь, обустройству компромиссу во всех всех его видах, размытию границ между Светом и Тьмой, Льдом и Огнем. Дискуссия о Троице всегда будет носить в России поэтому крайне напряженный характер. И в каком-то смысле определяться как религиозно-политическая дискуссия по ключевому вопросу. Для России это не есть вопрос умствования и схоластики, а есть ключевая проблема ее бытия.
Шестой. Важнейшей категорией для России будет святость, а не сытость. Польстившись на сытость, Россия теряет все, в том числе и насущный хлеб. В рамках святости ключевым понятием было, есть и будет понятие святого города, Грааля, Нового Иерусалима. Это понятие в российской истории намного значимее и фундаментальнее, нежели понятие «третьего Рима». В XXI веке Новый Иерусалим не потеряет для России своего ключевого значения, а скорее приобретет его, резко усилится эта тяга и эта парадигма российского православия.
Седьмой. Религиозные поиски будут в России всегда продолжаться. Сакральная открытость, открытость в историю будет доминировать над открытостями другого типа и сопрягаться с ними, иначе говоря — чем выше будет сакральная открытость и единство истории, тем в большей степени может быть обеспечена и открытость российского геополитического пространства, без ущерба для фундаментальных интересов России.
Вот почему проблема религиозного синтеза, проблема углубления северного православия, его обогащения всем тем, что оно содержит в истории, но не содержит в факте своего сегодняшнего бытия, будет ключевой. Если православие сумеет осуществить свое саморазвитие с включением того огромного опыта духовных поисков, которые шли в России в течение двух последних веков, если православие сумеет заявить о себе, как о наиболее открытой и мощной религиозной восходящей системе XXI века, оно победит. В противном случае процесс перехлестнет его и пойдет в другом направлении. Русская идея от этого не умрет. Умереть могут лишь официальные институты. Взамен их родятся новые, как они уже рождались перед этим, с трагическими для России последствиями. Но без нарушения ее идентичности.
Часть V. Россия и коммунизм
Принято считать, как и в проблеме татаро-монгольского нашествия, что-де, мол, одно из двух.
Либо — Россия прекрасно жила без коммунизма, и ее с его помощью совратили всякие инородцы.
Либо — Россия была в ужасающем состоянии, и ее с его помощью спасали от гибели.
Мы утверждаем, что не верно ни то, ни другое.
Могла ли Россия пойти буржуазным путем, которым ее пытался вести Столыпин? Может быть, и могла, но не хотела. Об этом говорит вся культура XIX — начала XX века. Об этом говорит историческая практика России. Ведь не только сегодняшний кооператор, но и тогдашний богатейший предприниматель ощущал себя неправедным, свое богатство — «тщетой», свою жизнь — погубленной и т. д. Отсюда, кстати, и миллионы на революцию. Россия в своей концепции государства Света, борющегося с Тьмой, царства Света нуждалась в новой идее, которая довела бы эту эсхатологическую напряженность по вертикали и по горизонтали до своего предела.
Россия, далее, нуждалась в такой теории, в которой отчуждение, манипулирование, расчлененность мира на части осуждалась бы как зло. Россия, далее, нуждалась в идее с огромным интегрирующим Евразию и глобально-мессианским потенциалом. Все это она нашла в коммунизме. Потеряла ли она при этом свою идею? Ничуть. Она лишь укрепила ее. И, укрепив, сумела выстоять в одной из самых напряженных схваток между Светом и Тьмой, которые только знала история человечества.
Таким образом она себя утвердила в той роли, которую только и согласна осуществлять. Никто ее не осчастливливал и не губил. Она сделала выбор и победила в том смысле, что не утеряла себя и сути своей в качестве царства Света. Сегодня Россия начинает очередной тур поисков. Как будет называться найденное ею — еще рано судить. Но ясно, что речь идет об очередном варианте царства Света. Иного просто не может быть.