Седьмой
Шрифт:
– …а еще рвут себе души от обид и разочарований!
– Да, бывает и такое! – согласился я. – И это вполне нормально. Ведь для того, чтобы, скажем, переместить некий груз на некое расстояние, требуется потратить какое-то количество энергии. Чтобы полакомиться конфетами, надо оплатить их покупку частью денег, заработанных нелегким трудом. Чтобы выиграть дело в суде, надо убить кучу времени на изучение законов, самого дела и чего-то там еще. Так?
– Жизнь куда сложнее физики, экономики и юриспруденции!
– Это очевидно… для всех, кроме тебя! – сказал я и продолжил давить: – Но куда менее умные,
– Ты жесток! – выдохнула тэххерка, поиграв желваками. – И режешь по живому!
Я отрицательно помотал головой:
– Я бью не по тебе, а по прутьям клетки, в которую ты сама себя заточила. И делаю это не из прихоти и не потому, что этот процесс доставляет мне удовольствие: мне просто больно смотреть, как ты себя убиваешь!
Маска на лице женщины потрескалась. А во взгляде появились настоящие, а не изображаемые эмоции:
– А ничего, что ты меня совсем не знаешь?!
– А ты себя знаешь?! Что ты пробовала в этой жизни, кроме работы и существования под ЧУЖИМИ образами?! Когда ты последний раз позволяла себе полностью расслабиться?! Когда развлекалась, не думая о том, какой тебя видят окружающие?! Когда, наконец, делала глупости просто потому, что захотелось?!
Тэххерка невидящим взглядом уставилась в пол, набрала в грудь воздуха… и криво усмехнулась:
– Пожалуй, никогда.
– Ну, и ради чего ты тогда живешь?!
Удавка сгорбила спину и опустила ресницы:
– Не знаю…
– Тогда, может, стоит развалить эту клетку к чертовой матери и попробовать жизнь во всем ее многообразии?
Она задумалась. Надолго – минут на пять-семь. А когда пришла к какому-то выводу, посмотрела на меня ничего не выражающим взглядом:
– Не могу не признать, что ты в чем-то прав…
– Олли, ты опять в образе! – разочарованно сказал я. – Пойми, из клетки надо вы-хо-дить! А не мяться перед дверью, просчитывать всевозможные варианты и тянуть время.
Она снова опустила ресницы, целую вечность колебалась, а затем все-таки решилась:
– Как?
– Сделай то, чего тебе хочется прямо сейчас! – предложил я. – Получи удовольствие, пусть даже совсем простенькое. Распробуй полученное ощущение и в таком же режиме продолжи исследовать Большую Жизнь и далее…
– Не боишься? – одним плавным и очень красивым движением перебравшись на мои колени, «хрипло» спросила она, скрестила ноги за моей спиной, прижалась грудью к груди, обняла за шею и потянулась к губам.
Я отрицательно помотал головой:
– К моему искреннему сожалению, ты давно задавила в себе все настоящие чувства, включая и то самое желание, которое пытаешься изобразить. Нет, образ отработан на славу, а ты исключительно красива, но все равно, он остается образом, так как в нем нет самого главного – души!
– Ты опять прав! – расстроено согласилась женщина, встала, некоторое время металась по комнате, о чем-то размышляя, а потом вдруг остановилась у терминала ВСД. Я подобрался, почувствовав, что она что-то придумала. А тэххерка,
– Лет с пяти и до пятнадцати я мечтала хоть раз в жизни укусить риотти так, как это регулярно делала дочка одной из наших служанок, но так ни разу себе этого и не позволила. Потом сочла это желание глупостью и, как ты выражаешься, задавила его напрочь. А сейчас вспомнила и решилась! И знаешь, так действительно вкуснее!
– Знаю! – улыбнулся я. – Все детство точно так же ел арбузы и дыни!
– Только в детстве? – укусив фрукт еще раз и зажмурившись от удовольствия, ехидно спросила она. При этом ее взгляд горел детским ожиданием то ли чуда, то ли откровения.
– Дома и среди близких могу так есть и сейчас. А для остальных я – Дэниел Ромм, Седьмой и так далее…
Олли быстренько доела риотти, обгрызла корку, встала с пола и отправила ее в утилизатор. Потом по-детски вытерла лицо подолом футболки, скользнула ко мне и поцеловала. В щеку. С такой безумной и искренней благодарностью, что у меня защемило сердце. Потом еле слышно поблагодарила, пару мгновений поколебалась и решительно тряхнула волосами:
– В общем, так: на сегодня занятия отменяются, так как я их вести не в состоянии. Поэтому… пошли, подеремся, а?
Следующие сорок с лишним минут Удавка отрывалась так, как будто пыталась вернуть за один, пусть и очень длинный бой все, что недополучила в течение жизни. Правила? Ха! Она сражалась с такой же самоотдачей, как самка, защищающая своего детеныша. И в то же время… развлекалась, в процессе такого безумного смешения диаметрально противоположных эмоциональных состояний вдохновенно вплетая в наработанную технику те немногие связки, которым научилась у меня или подглядела у девочек. Кроме того, оказавшись в безвыходных ситуациях, не чуралась «грязных» приемов: пыталась прикусить или расцеловать руку, которой я проводил удушение, старалась насмерть защекотать меня распущенными волосами, когда понимала, что бить нечем, и нахально пользовалась тем, что является женщиной. То есть, заставляла меня тормозить или перенаправлять атаки, подставляя под них аппетитные округлости, пробовала отвлекать совершенно «случайными» демонстрациями своего тела с особо выгодных ракурсов и так далее. Но лишь для того, чтобы получить тактическое преимущество и переиграть меня хоть в каком-нибудь эпизоде.
На мой взгляд, получалось здорово. Даже очень. И я, подыгрывая тэххерке, стал «удлинять» ее связки. В смысле, вязал их не на первом-втором движении, а позволял атакам «раскрываться». В результате противница стала быстрее уставать, зато окончательно потеряла голову от восторга и совсем отпустила тормоза.
Поединок закончился в партере, после двухминутного сражения не на жизнь, а на смерть и доброго десятка переводов Удавки из одного безнадежного положения в другое: очередной раз «отдав спину» и попав на удушение, она вдруг обмякла и еле слышно выдохнула: