Седой Кавказ
Шрифт:
Однако лицо помощника было еще хмурым.
– Вы, наверное, забыли? – как показалось Докуеву, более мягким голосом, продолжал служащий. – Заявление Елены Семеновой об изнасиловании, справка судебно-медицинской экспертизы, показания свидетелей и очевидцев, а также акт проверки совместной ревизии лежат у нас.
– Нет, не забыл, я все знаю, – вскочил Домба.
– Сидите, сидите. Если бы не он, – указал в сторону кабинета секретаря обкома, – лет пятнадцать схлопотали бы… Нянчится он с Вами, – помощник достал последнюю папиросу, скомкал пачку и, прицелившись, бросил в урну. Не долетела. Докуев вскочил, прилежно ликвидировал неряшливость.
– Ему-то
– Разрешите вечером к Вам приехать.
Многозначительная пауза. Тишина.
– Ну если только по работе, по службе, то конечно. А так… Я очень поздно возвращаюсь с работы.
Еще один замок повесил Домба на гараж с «Волгой», запретил открывать. Однако изредка Албаст с матерью и дочерьми выезжал вечерами «в свет». Отец семейства злился, ругался, но прекратить пользоваться роскошью не смог. Сам он никогда в «Волгу» не садился и только отправляясь в родное Ники-Хита, на поминки Самбиева, впервые позволил себе покрасоваться перед односельчанами.
…Перед городом, на посту ГАИ, машина сбавила ход. Домба очнулся от дремоты. Почему-то на сердце было тревожно, печально. Он вновь со скорбью вспоминал Самбиева.
– Так где расписки? – тихо спросил он.
– Дались тебе эти бумажки! Откуда я помню? – огрызнулась Алпату.
– Отвези меня к Эдишеву, – это был приятель Домбы, известный городской повеса.
– Опять до утра шляться будешь?
Докуев промолчал. Он решил сегодня отвлечься от горестных мыслей, а утром вытребовать расписки Денсухара и сжечь их. В честь траура по другу он в этот вечер не поехал в пригородный пансионат, где намечался кутеж с приезжими артистками, не стал пить, а сел за карты. Ему на редкость везло в эту ночь. Под утро сонный, но довольный явился домой, и чтобы не портить победного настроения, не стал общаться с женой по поводу расписок. До обеда работа, масса проблем, в полдень – сытная еда и два-три часа сна у новой, тихой дежурной любовницы. К вечеру опять на комбинате, за ним заезжают друзья, вновь куда-то едут гулять – и так каждый день, и он забыл о расписках, да и кому они теперь были нужны?… Самбиев свой долг исполнил.
Так и позабыли Докуевы о Самбиеве и его расписках, пока через год их не обнаружил случайно Албаст.
Как ни странно, в семье Докуевых мальчики были значительно симпатичнее девочек. Особенно хорош был старший сын – Албаст. В отличие от смуглых и невзрачных родителей – светлый, высокий, блондин. Окружающие иногда подшучивали, что он от соседа, на что Домба без обиды отвечал:
– Да кто мог позариться на такую ешап*, кроме меня, дурака слепого.
Любили родители Албаста больше других детей, гордились им, в душе и вслух, наедине, восторгались им.
– Ну прямо весь в меня, – говорила как-то Алпату, выглядывая из окна во время завтрака на моющего во дворе машину сына. – Особенно эта походка, эта осанка!
– Какая походка, какая осанка? – передразнил ее муж. – Посмотри на себя в зеркало внимательней – аппетит на день потеряешь.
– Ой, да что ты говоришь? Это ты меня такой сделал. На тебя всю жизнь горбатила, четверых детей родила, тебя – бестолочь в люди вывела, а ты вместо благодарности и любви, меня в грязь втолочь готов, я чистая и честная женщина, а ты беспутный разгильдяй.
Этот диалог мог быстро перейти в очередной скандал, но в
– Ой, ну просто копия моего отца – такой же важный, благородный, степенный! А манеры, манеры! – сказала Алпату, довольно покачивая головой. – Ну прямо смотрю – и отец перед глазами!
– Да что ты говоришь? Нашла с кем сравнивать! Я помню, как твой отец на ишаке мимо наших ворот каждый день стадо гусей пасти гнал.
– А-а-у-у-у! – завизжала Алпату. – Сам ты ишак старый, и все твои предки ослы. Лучше своего отца вспомни!
– Мой отец был крупнейшим купцом на всю округу, – вскочил Домба.
– Да, крупным прислужником грозненской охранки был, как и ты – отродье пришлых холуев.
– Замолчи, – вскричал муж.
– Да ты и женился на мне, спасаясь от возмездия аульчан.
– Замолчи – дрянь! – полетела в стенку кружка с чаем.
– Сам ты дрянь продажная.
На крик прибежали дети. Скандал прекратился. Разъяренный, злой Домба убежал на работу. Алпату с больной головой уединилась в спальне. Дети успокоились, зная, что в обед или вечером, пересчитывая за день прикарманенные деньги, родители примирятся, как будто ничего и не было. А Албаст, пользуясь неразберихой и временной бесконтрольностью, достает из «тайника» родителей ключ от ворот и уезжает на надраенной до блеска машине в город.
В то время Албаст был знаменитым повесой в городе Грозном. Так как после возвращения из Казахстана в Ники-Хита не было школы, он учился несколько лет в интернате селения Автуры. Там без надзора родителей он рано приобщился к вольной жизни. Уже переехав в Грозный, Албаст закончил центральную городскую школу. Когда встал вопрос о поступлении в вуз, отец после долгих исследований понял, что самая престижная специальность из имеющихся в городе – строительная, и естественно, Албаст стал студентом этого факультета в Грозненском нефтяном институте.
И поступление в вуз и обучение в нем дались капризному сыну Докуевых нелегко. Если в школе к учителям бегала мать, то в институте эту роль пришлось выполнять отцу. Много спиртного, да и не только, регулярными рейсами отправлялось с Грозненского винно-коньячного комбината в Грозненский нефтяной институт или на квартиры сотрудников института. Последнее происходило только во время сессии, но в больших объемах.
Короче говоря, Албаст успешно получил через пять лет диплом, но не квалификацию. Это быстро выяснилось на производстве. Он был никудышным мастером строительства. Однако, благодаря связям отца, назначается прорабом и достигает самой главной цели любого мечтающего о карьере и нормальной жизни гражданина СССР – был принят кандидатом в члены КПСС.
Подходит сдача в эксплуатацию первого объекта – и полный провал, плюс недостача и хищение стройматериалов в крупных размерах. Вновь засуетился Домба, и сынок «сухим» выходит из этой передряги, с переводом в другое строительное управление. Снова халатность и расхитительство. Албаст наконец выясняет, что он не выносит пыли и грязи, а на цемент у него аллергия, ему по душе работа в органах контроля, типа ОБХСС, или, в крайнем случае, в партийных, то есть, учитывая возраст, в комсомольских. Тогда Домба впервые назвал сына олухом, а мать мгновенно заявила, что их сын не такой, как все, что в современной жизни другие идеалы, «и вообще, негоже нашему сыну в спецовке ходить» да с «мастерском и лопатой упражняться».