Седой Кавказ
Шрифт:
У новых горожан произошло резкое выветривание крестьянской почвенности, сформировалась идеология переселенца, для которого земля, обычаи, нравы – все чужое. И этот город не их, он чужой, они его отвоевали, в виде контрибуции за прошлые страдания получили… Овшивел Грозный, заразился, заболел, зачах… Ранее широкие, цветущие улицы опустели: днем людей мало, а к вечеру пустота, и даже у кого в руках оружие, в оглядку идут, торопятся, и не мудрено – это полная свобода и независимость! И как производные – беспредел, анархия, хаос…
Так неужели на убеленном сединами Кавказе, в многострадальной
Конечно, были и сейчас есть. Просто абсолютное большинство населения ограничивает себя нравственным, интеллектуальным и родовым табу, тем, что заранее мыслится как невозможное. Для благопристойного чеченца выступать на митинге, даже присутствовать на сборище – позор; искать деньги, обеспечивать семью – обязанность, однако воровать, грабить, у слабого отнимать – низость; и мужества им не занимать, и сила есть, и оружие, однако из-за угла, в спину стрелять они себе не позволят – честь имеют.
Вот на этом и спекулируют отщепенцы, всякая мелюзга, у чеченцев их емко называют къотIалгIийн хIумш*; для них сдерживающих факторов, таких как стыд, совесть, ответственность – нет, у них границы реальности гораздо шире, для них возможно все – прежде всего вероломство, коварство, подлость.
Так почему же достойные мужи, если их абсолютное большинство, не отстояли свою честь, честь своего народа? Неужели с оголтелой кликой не смогли справиться?
Не смогли… не раз пытались, но не смогли. Мощные, сверхмощные силы извне верховодят в Чечне; свои геополитические, экономические и военные вопросы они решают посредством Чечни и чеченского народа. И дело не в отщепенцах – дело в мировой политике, в аппетитах миллиардеров, в разброде в самой России, в бесчеловечности ее властей.
В Грозном Самбиев Арзо первым делом пошел к Россошанским. По переписке, он в курсе всех событий: прошлой зимой, прямо на рабочем месте, скончался Леонид Андреевич; Лариса Валерьевна давно на пенсии. Увидев Арзо, она громко заплакала, кинулась на грудь. Некогда принципиальный следователь прокуратуры, бойкая, смелая женщина – ныне придавленная жизнью, сухая, тихая старушка.
Год назад после окончания контракта Дмитрий с семьей вернулся в Грозный. Вскоре его жена Аня с дочерью уехали в Москву. Дмитрий объяснил, что жена уехала из-за тяжелых бытовых условий и отсутствия работы. Лариса Валерьевна утверждает, что тогда, еще до революционных изменений в Грозном, все было нормально, но возобновившаяся связь Дмитрия с Викой стала причиной отъезда снохи. Сам Дмитрий в письмах к Арзо обвинял жену в позерстве, утверждал, что любит и уважает ее, тем не менее много времени проводит у Вики.
Лариса Валерьевна к себе в квартиру Вику категорически не впускает, а посему и Дмитрий редко дома бывает. Теперь огромная квартира Россошанских пустует, и Лариса Валерьевна в одиночестве страшно боится, ибо все соседи – Букаевы, Ясуевы и прочие важные персоны, жители элитарного обкомовского дома квартиры заперли, побросали, уехали в Москву.
Новые хозяева города, обросшие, вооруженные люди, шастают
К Россошанской новые власти уже два-три раза наведывались, интересовались, почему в такой большой квартире всего два человека прописано, и как бы вскользь намекнули: «не боится ли, почему еще не уезжает?»
С печалью слушает Арзо рассказы родной женщины, не раз в жизни помогавшей ему. Сколько раз на этой кухне жизненно важные советы она ему давала, сколько раз выслушивала, с ним заботу делила, а сколько раз кормила всем изысканным, калорийным. Ныне прошлое, как мираж: для него, второго дитя, последнюю щепотку чая заварила, из глубин шкафа припрятанные карамельки достала, с балкона варенье трехлетней давности принесла.
– Арзо, милый, обеднели мы, – жалуется подавленным голосом Лариса Валерьевна, – пенсии не выдают, Дима вместо денег всякую дрянь получает, мы эти тряпки продать не можем… к тому же и Вика с великовозрастной дочерью у него теперь на шее – вот так еле-еле и живем… В магазинах ничего нет, на рынке дорого. Да и выходить небезопасно… Недавно на улице меня один бородатый тип с автоматом как схватил, кричит: «Это ты меня, стерва, в тюрьму упекла?». Чуть не придушил, хорошо, место было бойкое, добрые люди спасли, еле-еле ноги унесла.
– Может, действительно продадите квартиру, куда-нибудь в Россию переедете? – осторожно советует Арзо.
– Да ты что? – отмахнулась Россошанская, от протеста лицо ее еще больше сморщилось, только в поблекших глазах прежняя решимость. – Мои родители здесь похоронены… теперь и Леня здесь, как я их покину? Каждое воскресенье посещаю, а больше и дел нет. Митя, если ночь здесь проведет, то две-три там, у этой дряни ночует, потихоньку отсюда кое-что уносит, продает, – слезы потекли по ее увядшим щекам. – Это я так, по-свойски… Может, ты с ним поговоришь, повлияешь?
– Когда он придет?
– Сегодня вряд ли. Этой ночью тут был. Утром как раз тебя вспоминал, говорил, что должен ты вот-вот объявиться. Может, ты его на работе застанешь? Он там же работает, инженер, а где эта дрянь живет, не знаю, где-то на окраине. И чем она его приворожила?! Давай еще чайку! Как мне стыдно! Сынок приехал, а подать нечего… дожила.
– Успокойтесь, Лариса Валерьевна, – погладил Арзо ее дряблую руку, и тихо, вглядываясь в реакцию, спросил. – Я с женой все равно в город должен перебираться, может, у вас буду жить?…
– Ой, Арзо! – не дала ему договорить Россошанская. – Сама об этом хотела просить! Посмотри, пять огромных комнат, два санузла, ну, пожалуйста! Кстати, как твоя Полюшка? На фотографии – просто очарование! И как смотритесь вы с ней! Когда вы переедете?
– Сейчас пойду Дмитрия поищу, потом на рынок что-нибудь нам купить, сегодня у вас переночую, а завтра за женой в Ники-Хита поеду.
– Ой, Арзо, отметим твой приезд! Митю найди, телефоны не работают, в дикости живем. А у меня бутылочка коньяка для этого припрятана, под подушкой держу, а то Митя унесет, все ей, заразе, уносит. Слушай, Арзо, – в смущении тих голос Россошанской: – а лекарств мне не мог бы ты купить?