Седой Кавказ

Ибрагимов Канта

За станицей Алпатово до Наурской ровная, прямая дорога. Мараби прикрыл окно, включил кондиционер, приятная прохлада поползла по ногам, освежила тело, а потом сознание Албаста. С тоской вглядываясь в скучно-монотонный пейзаж степи родного притеречья, Албаст глянул на часы: еще час-два и он увидит мать – Алпату. По ней одной он ныне сильно скучает. Только мать осталась самым родным человеком на свете. Конечно, все остальные родственники, слава богу, живы-здоровы, но теперь после стольких пережитых потрясений между членами семьи Докуевых легла незаживающая расщелина, которая никак не стянется, не замуруется – нет для этого предпосылок, нет позывов. Да и как сойтись, если в корне поменялась жизнь, изменилось положение, но не осознание.

Так, к примеру, взять этого Мараби. Ну и что, что он сегодня важный чин в службе национальной безопасности, что-то вроде бывшего

КГБ в Чечне? Конечно, он сегодня богат, надменен, важен и своим удостоверением свободно козыряет и в Москве, и в Ставрополе, и тем более в Ичкерии. И бизнес его, некогда порожденный и поощряемый им, Албастом, и его братом Анасби, сегодня, говорят, как никогда процветает, баснословные доходы приносит. А занимается Мараби, как и ранее, проституцией, наркотиками, и если ранее все было на полукустарном, подпольном уровне и был он подмастерьем, исполнителем заказов и прихотей Докуевых, то ныне он босс: совершенно безнаказанный, да и кто его в республике теперь наказать может? С размахом развернул он свое грязное дело и теперь, легализуя капитал, наживая доброе имя благодетеля, раздает щедрую милостыню нуждающимся, особенно односельчанам, открывает и строит магазины, кафе, бензозаправки, словом, одной рукой творит, другой травит. И пусть у него теперь огромный дом в Грозном, такой же строит в Ники-Хита, две молодые жены и еще о двух, как шариат допускает, он мечтает, для Албаста Докуева Мараби Докуев, как был нукер отца и их семьи, так и останется. Доказательство тому – попросил Албаст отца по телефону прислать кого-нибудь понадежней за ним в Ставрополь, Домба-Хаджи прислал именно его – верного слугу Мараби. И как ни богат сегодня Мараби, как ни важен, как нос ни задирает, а Домба-Хаджи приказал: видать, все-таки повыше должностью он в иерархии какой-то службы, хоть и Мараби не пешка, как-никак подполковник СНБ. А для Албаста – пусть он хоть генерал, все равно он тот же нукер с восьмиклассным образованием, вечный холуй их семьи, ныне – отъевшаяся мелюзга. И давно, прямо при встрече в Ставрополе, поставил бы на место Албаст этого идиота – выскочку, в крайнем случае, куда следует «послал» бы, так в стратегическом плане нельзя: поводырь нужен, и как ни крути, в минуту опасности свой – родственник, тоже Докуев. К тому же, если отец Албасту в очередной раз денег не даст, может отказать, надоел, то придется к этому нуворишу за подаянием обращаться… Вот так! Такова жизнь! И кто бы мог подумать?! За какие-то два неполные года некогда преуспевающий Албаст стал не только нищим – в долгах погряз. И сам он так не считает, но даже близкие, не стыдясь, вслух твердят – вконец опустился. Может, так оно и было, но прошло. Албаст твердо уверен, что темная полоса его жизни миновала и он потихоньку, с трудом выползает из трясины. Нет, все станет на свои положенные места, все восстановится, и такие как Мараби останутся в нукерах, а он, грамотный, солидный, еще сохранивший природную красоту, зрелый мужчина, Албаст Докуев, вернется на достойные его ума и мужества позиции.

Под эти мысли подъехали к терскому мосту у Червленой. Многочисленный вооруженный пост, обросшие, дикие для Албаста лица. Мараби даже не вышел и удостоверение не показал; здесь, ближе к городу, его уже в лицо знают, заискивающе улыбаются, обнажая покрытые никотином, а скорее, горечью насвая, почерневшие, не совсем здоровые зубы.

– Как дела? Что нового? – крикнул в окно Мараби.

– Да хреново, митинг оппозиции в Грозном совсем оборзел, нашего президента турнуть хотят…

– А мы для чего?

– Ясно дело – всех козлят-оппозиционеров придушим. Ха-ха-ха, а сигаретка у тебя есть? – постовой, прикуривая, заглянул в богатый салон, с нескрываемой завистью причмокнул губами: – Вот это машина!

– Ты еще не заимел? – пренебрежителен тон Мараби.

– Скоро, ой как скоро! Президент уже команду дал: волк должен грабить, а не с голоду выть! Ха-ха-ха!

– Молодец! Так держать! Ну, я поехал.

За постом, как назло Албасту, вновь прикуривая, Мараби глянул в зеркало заднего обозрения – их ненавидящие взгляды встретились; Албаст уступил, отвернулся, с горечью подумал, что даже в этом не тверд, а о прочем и говорить нечего; вот за эту интеллигентность, якобы воспитанность, пострадали все, в том числе, простой народ.

– Ты смотри, на жизнь генерала-президента зарятся! – перебил мысли Албаста Мараби и вновь отхаркиваясь смачно выплюнул, громко крикнув: – Козлы!

– Да, именно козлы, – мысленно поддержал его Албаст. – Хм, вот и генерал?! – тяжело подумал он, припомнив, как впервые в середине 1991 года, будучи у власти, случайно встретился

с генералом, еще не президентом, в доме своего отца. Обшарпанная обувь; невзрачный, абсолютно не похожий на чеченский, облик, нервный, мечущийся взгляд; очень вялая, маленькая кисть; непонятный для слуха получеченский говор, и только переспросив, когда генерал ответил по-русски, Албаст его понял, снисходительно ухмыльнулся… Дурак был.

Как обычно бывает в таких самосудных размышлениях, Албаст быстренько принизил свою роль в истории, перевел, как ныне принято на людях и с самим собой, огонь критики на другого, бывшего лидера республики, своего бывшего тестя – Ясуева.

Да, Ясуев – дрянь. Как его назвать иначе, если не уберег народ, не сохранил республику? Конечно, можно оправдываться, что были силы извне, что они и сейчас есть, и с ними не справиться. Так другие-то справились.

Ведь точь такая, если не похлеще, взрывоопасная ситуация была и в Татарстане, и в Дагестане, и в Кабарде, и в Адыгее. Так лидеры наций с ситуацией справились, сумели противостоять смутьянам, дали отпор злым силам, а Ясуев не посмел, забоялся и другим не позволил; спокойно жить дальше, хоть где, лишь бы сытно, захотел.

Взять хотя бы соседний с Чечней Дагестан. Теперь это Албасту доподлинно известно. В отличие от однородной Чечни в Дагестане с десяток, а фактически и более разных народов проживает. И вот в начале девяностых появились здесь, как и в Чечне, митинги, да у каждого народа свой, и у каждого митинга один-два новоявленных лидера – тоже как в Чечне, то ли генералы, то ли уголовники, а в общем отщепенцы. Тогда, чтобы противостоять этому хаосу и раздраю, который мог привести к страшным последствиям в многонациональном Дагестане, собрались подлинные лидеры народов на загородной даче и решили теми же методами противостоять смутьянам, дабы сохранить порядок в республике, сохранить свою власть, в конце концов сохранить свои жизни. И в этом тайном круге представители разных народов, которые генетически не приемлют друг друга, и тем не менее под общей угрозой они отбросили свои амбиции, крепко сплотились, решили еще неделю, дней десять подождать, выяснить ситуацию, а для поддержки или просто зондажа ситуации, в Москву послали своего представителя. Через день из столицы сообщение – прямо в своем номере гостиницы «Россия» представитель неизвестно кем убит выстрелом в затылок.

Это был удар в назидание. «Или мы, или нас!» – твердо, смело решили лидеры Дагестана и, не дожидаясь недели, сразу собрались, поклялись: каждый разберется со смутьянами от своего народа, срок – одна ночь.

И хотя из-за утечки информации, кто-то донес, за ночь не справились, однако в три ночи волна загадочных, жестоких убийств с обеих сторон, пронеслась над взволнованным Дагестаном. Выкинуло на берега пену, спесь, что-то на дно опустило, а в целом выровняло ситуацию, угомонило политизированный люд, перебило охоту зариться на власть, призывать к борьбе, к революции, к беспорядку.

Разумеется, в Чечне по объективным причинам ситуация была тяжелой; только в советский период, не говоря об ином, истерзанный варварской депортацией вайнахский народ боялся новых издевательств, репрессий и жаждал от первого родного лидера Чечни доброты, порядочности, внимания. Однако Ясуев этой сентиментальностью не страдал, другим был поглощен: усилением своей власти, личным обогащением. Не сумел он стать лидером нации, не сделал существенных начинаний, даже не нашел добрых слов, просто навстречу шагом не ступил. Он с народом не считался, а когда настал решающий момент, оказался трусом – бежал, и не куда-нибудь, а в ругаемую им же Москву…

Теперь с ненавистью глядя на разжиревший, в складках и прыщах, чисто выбритый затылок Мараби, Албаст в глубине души, с укором для себя понимает, что отчасти и он, как и многие другие, помимо одного Ясуева, повинен в случившемся.

В начале сентября 1991 года, когда еще толпа митингующих не выкинула из здания Политпроса законный Верховный Совет и Ясуева, он, Албаст Докуев, тоже депутат, не последний человек в республике, высказал большую заботу о женщинах и детях, и с одобрения тогдашнего тестя вывез в Москву свою жену, детей, тещу, других родственников Ясуева, хоть и говорили, что неспокойно в России после ГКЧП, однако все же не свои, чумазые. И несмотря на обещание всем через сутки вернуться – не смог: обустраивал родню в Москве. Ведь хотя есть в столице и у него, и тем более у Ясуева огромные, благоустроенные квартиры в самом центре, даже дачи есть, а все равно надо прописать, театры, цирки, парки показать, детей в школу устроить. И пока он о семье заботился, Верховный Совет и Ясуев вылетели, власть потеряли.