Сегодня и вчера
Шрифт:
Он напрасно оглядывался. Его никто и не собирался догонять. Тудоиха, спавшая чужим старушечьим сном, была первым свидетелем его побега. Но она даже и не подумала будить телефонным звонком Петра Терентьевича.
Пелагея Кузьминична всегда считала излюбленные ею русские пословицы неопровержимыми. И одна из них сбывалась сейчас.
Все еще не теряя из глаз Трофима, она складывала новую строку своей были-небыли:
— …и тихой лунной ночью он тайно покинул Бахруши, не вильнув даже хвостом на прощанье
L
С увала Трофим увидел белесую, освещенную луной ленту шоссе. Оно жило довольно напряженно и ночью. То и дело проходили грузовые машины.
Вскоре Трофим вышел на шоссе и, подняв руку, остановил большой «МАЗ» с дощатой надстройкой на кузове, доверху заполненном свежей капустой.
— До города, если можно, — сказал Трофим молодому водителю. — Отблагодарю…
— Пожалуйста! — пригласил водитель, открывая дверцу. — Вдвоем-то веселее будет.
Сев в машину, Трофим почувствовал облегчение. Только так, а не иначе, мог поступить он. Побег для него был самым лучшим исходом.
Водитель, доставлявший из Бахрушей капусту на колхозный рынок, узнал Трофима, когда тот стоял на обочине с поднятой рукой. Водителю показалось странным, что Трофим ночью «голосует» на шоссе в трех километрах от Бахрушей.
— Куда путь держите? — как бы между прочим, спросил водитель, притормаживая машину перед переездом через железную дорогу.
— В аэропорт, — ответил Трофим, — к утреннему самолету.
— Такси-то бы вам проще вызвать, а то вон какой крюк придется делать.
— Что сделаешь! Так уж случилось, молодой человек. Не собирался лететь, да одночасно собрался.
— Не поладили с кем или что?
— С самим собой не поладил, молодой человек. Вот и уехал ночью… Бежал, можно сказать.
— А как же теперь Сережа? — неожиданно спросил водитель.
— Какой Сережа? — Тут Трофим заглянул в лицо водителю и сказал: — Тем лучше, что вы из Бахрушей. Теперь и письмо не надо писать. Я, государь мой, не мог по-другому… Оказывается, я весь там и не уезжал оттуда. А здесь был кто-то другой в моей плоти. Вы чей будете, молодой человек?
— Меня зовут Алексей. Я двоюродный брат главного механика Андрея Логинова.
— Это хорошо, что вы его двоюродный брат.
— А что же тут хорошего? Жених-то вашей внучки он, а не я, — пошутил водитель.
— А то хорошо, — сказал Трофим, что я через вас могу передать часы с музыкой. Сережа любил их слушать. Я ему их раз по двадцать заводил. Передадите, Алексей… как вас по батюшке?
— Семенович. Передам. Отчего не передать, коли мальчик любит музыку. Только потом отцепите. Руки у меня на руле…
— И Дарье Степановне передайте, Алексей Семенович…
— А ей что передать?
— Даже не знаю. То, что видели… То, что слышали
«В кабине воцарилось молчание. «МАЗ» шел быстро, на прямой передаче. Минуемые деревни, заводские поселки спали. Из города еще не начался встречный поток машин. В открытые окна кабины врывались сосновые запахи. Слегка свежело.
Где-то за лесом вспыхивали и гасли алые зарева доменных печей. Сливали шлак. Луна смешливо поглядывала на Трофима, и он отвернулся от нее.
— А что передать Петру Терентьевичу? — спросил Алексей..
Трофим, раскуривая трубку, помедлил с ответом и наконец сказал:
— Ничего ему не надо передавать. Он меня знает лучше, чем я себя. А Тейнеру, который приехал со мной, скажите, что я его буду ждать в Москве в том же отеле. И если он захочет прихватить мои оставшиеся пожитки, пускай прихватывает, а если нет, пускай ими распорядится по своему усмотрению Пелагея Кузьминична Тудоева. Вот и все.
Машина въехала в пригород. Начались объезды строительств, огороженных временными заборами. Трясло. Наконец показалась первая стоянка такси.
— Я, пожалуй что, здесь сойду, — сказал Трофим и тронул Алексея за руку.
— Как угодно, Трофим Терентьевич, — ответил тот и затормозил машину.
Трофим стал рыться в бумажнике. Алексей, заметив это, предупредил:
— Не беспокойтесь, с гостей не берем.
— Тогда хоть вот это, — Трофим протянул зажигалку и, забыв отцепить часы, обещанные Сереже, сошел с подножки, а затем, сняв шляпу, пожелал: — Счастливо торговать!
— Счастливого пути! — послышалось из кабины тронувшейся машины, нагруженной капустой.
LI
К половине восьмого Сашуня закончила тщательную перепечатку на хорошей бумаге заявления Трофима.
Теперь старательная девушка перечитывала и подчищала резинкой написанное. Она торопилась, чтобы работу сделать в срок и удивить Трофима Терентьевича чистотой письма.
Сашуня накануне читала черновик этого заявления матери и бабушке. Та и другая остались довольны не только тем, что Трофим Терентьевич прозрел под конец жизни, но и слогом заявления, в котором пело каждое слово.
Радовалась и Саша. Ей впервые в жизни довелось писать бумагу в такую высокую инстанцию. Саше было очень приятно, что она сумела сохранить правые поля страницы такими же ровными, как и левые, и от этого страницы выглядели почти что книжными.
Пробило восемь часов. «Шесть часов по московскому времени», — объявил репродуктор. В комнатах правления уже началась жизнь. Петр Терентьевич, наверно, уже давно объезжает участки. День наступил, а заявление все еще лежит на столе, как будто до него теперь нет никому никакого дела.