Сегодня - позавчера 2
Шрифт:
– А-А-А!!!
Бах! Бу-бух!!!
И звенящая тишина.
– Рота! Встать! Перекличка!
Слышу, как будто в уши ваты напихал, но слышу. Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать! Отозвались даже раненные.
– За мной!
Протискиваюсь в выход - завалило до пояса. Нашего здания больше нет. Стоят клыки полуобвалившихся стен, всё тонет в пыли.
– Цепью! В атаку! Ура!
Бегу в сплошной пыли туда, где был "путейский". Натыкаюсь на бредущего бойца. Наш! Живой, оглушен!
– Прохор!
Дальше пошли оглушенные немцы. Стреляю,
"Путейский" похож на "берлогу" - обломки стен. Левого крыла здания нет, но есть большая воронка. Уцелели перекрытия правой части здания. Там уже сверкает пулемёт. Ему-то видно, он выше пылевого облака.
Бежим к "школе". Её нет. Бомба легла точно. Пробила все перекрытия, взорвалась в подвале. Никто не выживет. Тут, на обломках, встречаем немцев. Вернее, обрушиваемся на них, как селевой поток. А они-то думали, что всё - позиция взята. В короткой, но яростной схватке почти уничтожаем их. Не многие смогли отойти.
Приказываю собрать трофеи и отходить. Тут не удержаться.
Пыль оседала. Увидел солнце. Уже клониться к закату. Нет, комдив, не удержусь я. Некем удерживать.
– Брасень!
– Тут!
– Путеец там держится. Подкинь ему хавчика, воды и боеприпасов.
– Есть!
Брасень стал чёток, по-военному. Без этих своих блатных закидонов.
– Выставить боевое охранение. Занять оборону!
Спустился в подвал. Прохор, похудевший, почерневший, повернулся ко мне. Я обратился к раненым:
– Если враг пойдёт в атаку - мы не удержимся. Некем удерживаться. Подумайте, что они с вами сделают. Кто сможет стрелять - предлагаю подороже продать свои жизни.
Все, кто был в сознании, подняли руки. Кто мог идти - сам шёл, не ходячих отнесли на позиции.
Вернулся Брасень.
– Что там?
– Пять человек. Все ранены. Три пулемёта. Все лежат на гранатах.
– Гвозди бы из таких людей делать! Брасень, раздай спирт, что остался. Это, ребята, и есть "наш последний и решительный бой"! Для меня честь узнать вас, воевать рядом с вами!
– Спасибо, командир!
– Федя, как там связь?
– Есть, пока.
Федя ранен в голову - осколок снял ему часть скальпа. Один связист убит, второй - контужен - из ушей кровь течёт. Берёг их, берёг, а не уберёг.
– Федь, а сколько времени?
Он поднял руку, потряс часы, потом снял их и выкинул. Красноречиво.
– И у меня так. Ни одни часы дольше одного боя не живут.
– У меня такой бой первый. Я с ноября воюю, но чтобы так!...
– А у меня других не бывает. Только такие.
– Как же ты выжил?
– Ты на рожу мою глянь. Я в баню вошёл, ребята мыться перестали.
– Что так?
– Это ты у них спроси.
– Я его как увидел...
– это Ваня, - Мне в парилке холодно стало. Места живого нет. Шрам на шраме. Не дай Бог!...
– Что-то немец не идёт нас добивать?
– Так это же хорошо.
– Что хорошего? Затевает опять какую-нибудь каверзу.
– Не стреляет. А! Обед же! У них же война по расписанию. Завтрак, обед, ужин, сон. Не война, а смена на заводе.
– А ты, Федя, из рабочих?
– Ага! Инженер-технолог. Война началась, лейтенанта технических войск присвоили и на фронт. А артиллеристом я уже тут, на Московском фронте стал. Как комбат погиб, так и командую. Может, и нам жевнуть?
– Может, - кивнул я. Есть совсем не хотелось. Отвернулся, лёг на живот, на склон тёплой воронки, задумался.
Обед только, а от роты рожки да ножки остались. А надо до утра продержаться. Что-то не похоже, чтобы на той стороне дивизия готовилась к переправе. А может, как в том фильме, не будет переправы? Или будет, но не здесь? Вполне может быть. Странно, совсем никаких эмоций. Герой фильма смертельно обиделся на комдива, что он послал батальон на убой. На что обижаться? Это война. Тут все идут на убой. Мы сегодня, они - завтра.
А почему именно сутки надо держаться? Х-м! А, эти сутки полковник будет перегруппировываться, даст дивизии отдохнуть, а завтра вломит фрицам. А мы тут гробимся, чтобы в штаб армии доложить: "Веду бой за удержание плацдарма!" Его наверняка давят из Ставки: "Не ослаблять давления!" Вот так он и "не ослабляет". Хитро. А что, правильно. Учись! Хороший командир, своих жалеет. А штрафники - чужие. Всем - чужие. На то они и штрафники, чтобы их на такие задания посылать. Ну, а что? С математическо-бухгалтерской точки зрения бой можно признать удачным - двести штрафников в убытке, а в прибыток - сотни три немцев убито, одна самоходка, неизвестно сколько подавленных батарей. Нас тут атакует пара батальонов. А может и полк потрёпанный. Нормально. Ещё потрёпанней будет. Сейчас они ещё и резервы введут, засветят их, дивизия их орудиями причешет. Завтра немцам будет нечем парировать удары дивизии. Молодец, полковник! Быть тебе маршалом!
– Командир, жевни!
– Кот протягивал полукольцо копчённой колбасы.
– Где ты её берёшь-то?
– Трофеи.
– По запаху находит, - подколол Брасень, - он немцев потрошит редко, но всегда метко. Я вот ни разу не нашёл.
– Завидуешь - завидуй молча, - огрызнулся Кот.
– Да, я и так молчу, - пожал плечами Брасень, пригнувшись побежал к дырке входа в подвал.
– Что там?
– спросил я Кота, кивая на флягу.
– Кампот. Малиновый. Или вино, малиновое.
– Пронесёт.
– Не успеет.
Я хмыкнул, и то верно. Запил колбасу. Вкусно. Люблю малину.
– Слушай, Кот, - спросил я с набитым ртом, - а ты какого звания?
– А какая разница?
– пожал плечами Кот.
– Странно просто. Я - обычный старшина, штрафник. Пусть и узнал, случайно, кое-что лишнего. И ко мне вдруг приставляют за надзором очень умелого и образованного командира. Для обычного бойца осназа, Кот, ты слишком начитан и сообразителен. Так в каком ты звании?
– Капитан.
– ГБ?