Секрет моего начальника

Наумова Эллина Римовна

Но уже видно – это снова будет мрачная писанина. Юмором моей девочки с детства был сарказм, так что единственная ее усмешка терялась во множестве ее же гримас отвращения. И еще она боялась выражаться просто. Ясно, что в юности человек выпендривается, прежде всего, перед самим собой. Но вряд ли Арина сильно изменилась.

Я печатаю в ноутбуке и пародирую дочь. По-моему, абзац вышел не менее сентиментальным, чем ее начало про «магию чисел». Что дальше? Здравствуй, дневник! Меня зовут Надежда Иннокентьевна Савельева, мне шестьдесят лет, я пенсионерка. По первому образованию – инженер, по второму – экономист. Работала главным бухгалтером на производственном предприятии – сначала частном, потом государственном.

Отлично помню, что дочь

взяла у меня ту черную тетрадь через полгода после ухода моего мужа и ее отца к двадцатидвухлетней девке. Я в свои цветущие сорок ему в его дурманящие мозг пятьдесят оказалась не нужна. Сначала Арина выслушивала мои проклятия в его и разлучницы адрес сочувственно. А потом вдруг заявила: «Ни от чьей мамы муж не ушел, только от тебя. Как-то другие женщины держат мужчин, сохраняют семью. Но ты все время пашешь и никак не можешь похудеть. Если папа тебе не был нужен, то ты бы хоть обо мне могла подумать?»

Да, задним умом все крепки. Через десять минут после этих слов я уже понимала, что она защищалась от кошмара. Мы, взрослые, могли действительно возненавидеть друг друга и разойтись. А ребенок любил и маму, и папу, был хорошим, послушным, его просто не за что было бросать. И девчонка предпочла обвинить в разводе меня. Ошалев от детской глупости и жестокости, именно за эти десять минут я успела обозвать ее предательницей и дочерью предателя и влепить крепкую пощечину. Разумеется, потом я объяснялась. Мол, если бы не пахала, не содержала мужа в девяностые, он никогда не выбился бы из нищеты. Каюсь, с диетой и фитнесом затянула, но у меня было всего пятнадцать килограммов лишних, это не тот вес, который вызывает отвращение. Тем более что сам он далеко не атлет. Дочь хмурилась и брезгливо кривилась. Я от души извинилась. Но Арине понадобился дневник для того, чтобы изливать душу. Значит, она меня не простила. Простила ли отца, я не знаю.

Тот случай вправил мне мозги. Я мигом перестала буйствовать в разговорах с уже бывшим, но все еще что-то выяснявшим со мной мужем. И спокойно, но упорно жала в одну точку: «Милый, дитя не виновато в том, что ты меня разлюбил и расхотел. Оно не должно нищенствовать и пропадать пропадом из-за этого». И вообще, уйти от женщины – дело житейское. Но обездолить собственного ребенка может только подонок. Я постепенно угнездила в нем желание откупиться. У него уже подросли двое сыновей от той усиленно молодящейся теперь вертихвостки, но он до сих пор ежемесячно переводит нам с Ариной тысячу долларов. Вот уже двадцать лет я честно делю их пополам и кладу ее долю на ее счет, мою – на мой. Ни она, ни я до сих пор ни разу не воспользовались этими деньгами. Но то, что они у нас есть, придает обеим уверенности. Только не совсем понятно, в чем.

Как бы колюче дочь ко мне ни относилась начиная с подросткового возраста, она доверчивая и легкомысленная. Оставляла все свои дневники в среднем ящике письменного стола. А я их читала и не стыжусь этого. Когда ты одна отвечаешь за ребенка, любой ненавязчивый, то есть, в сущности, тайный, контроль за ним допустим. Я была в курсе проблем, которые возникали у Арины. И полагаю, по-умному направляла ее. Сглупила только однажды. В двадцать лет она решила переспать с сокурсником ради того, чтобы наконец лишиться девственности. Ее рассуждения были жалки: чистая девочка убеждала себя, что ей необходимо немного испачкаться и быть как все. Обычно я выдерживала паузу между чтением ее исповедей и якобы случайным заговариванием на больную тему. И в это время тщательно подбирала и обдумывала аргументы. Но тут запаниковала и грубо высказалась о некоторых дурах, которые готовы к экспериментам над собственным телом и душой, чтобы соответствовать чьим-то идиотским представлениям о возрастной норме. Она удивленно на меня посмотрела, ничего не сказала, но на следующий день я не нашла дневник не только в столе, но во всей ее комнате. Решила, что дочка поняла, откуда я черпала вдохновение для дружеских бесед с ней.

Мне было неуютно все

эти годы. Не могла себе простить бездарности, с которой угробила единственный шанс иметь представление о том, что творится в голове Арины. Но вот она снова завела дневник, чтобы не сойти с ума от жизни со мной, снова кладет его в ящик стола. Пишет, что когда-то ее утомило бытописание, и ни слова о моем вероломстве. Забыла? Или тогда не догадалась? А я-то изводилась. Я-то твердила себе, что мы, родители, сами делаем все, чтобы у детей был повод плюнуть на наши могилы. Интересно, какие еще открытия мне предстоят? Я даже не знаю толком, что меня интересует больше – какой стала моя дочь или какой ей видится ее мать? В любом случае я тоже буду только писать. Разговаривать по душам поздно. Мы слишком долго не жили вместе, не сверяли реакцию на новое и не вспоминали наше отношение к старому. Отвыкли друг от друга, попросту говоря. Но тем острее я чувствую, что люблю ее. Это уже не активная действенная, а пассивная сострадательная любовь. Она глубже и нужнее мне самой, чем Арине. И даже вздумай я объяснить ей это, она не поймет.

Дочь

15 июня

Я уже жалею, что вернулась домой. Воистину: «Уходя, уходи». Вчера попыталась быть искренней, хотела доказать маме, что готова обсуждать все на свете. А то она недавно упрекнула меня в том, что я намеренно отмалчиваюсь и скрытничаю. В качестве первого откровения сказала: «Мамочка, это депрессия. Клиника, а не дурное настроение. Раньше поела, встала из-за стола и в отличной форме порысила по делам. Теперь же приходится ждать, пока возникнет ощущение сытости и готовности не то что рысить, а вообще шевелиться. Стоит съесть на полкуска больше, толстею. В общем, я теперь знаю, что такое пищеварение, и это меня сильно угнетает». Ждала сочувствия, поддержки в духе: «Все наладится, мы вместе, желудочные неприятности – это симптом, а не болезнь».

И что же я услышала? Передаю дословно: «Ариша, какая депрессия? Ты посмотри, в кого ты превратилась, пока жила одна! Забыла все, чему я тебя годами учила – клади в рот маленькие кусочки и тщательно пережевывай. А ты запихиваешь за щеку немыслимое количество еды и совсем не жуешь! Три судорожных движения челюстью, и проглотила все. Тут и у луженых внутренностей нет шансов остаться здоровыми». Спасибо, мамочка. Утешила. Оказывается, я жру, как скотина, и в этом моя главная проблема. Ну, о чем нам разговаривать после этого? Во всем, что со мной случается, буду виновата я сама.

Мама и к себе подходит только с этой меркой.

Мне кажется, она даже замуж после развода с папой не старалась выйти, потому что думала, будто причина его измены и ухода в ней. Не хотела второй раз наступать на те же грабли. А это неправильная точка зрения. Пагубная. Глупо и однобоко не учитывать мир вокруг, который не слишком дружелюбен. Нельзя не замечать, что иногда у одних просто нет шансов, а у других есть.

Мать

16 июня

Никак не могу смириться с тем, что дочь запросто называет меня не просто не правой, но глупой. А у моей умницы с детства нежный желудок, только она об этом забыла. И я не могла сказать ей, что он уязвим и первым сигнализировал о… возрасте. Да, милая моя, тебе четвертый десяток, через девяносто дней исполнится тридцать три. Пока ты мнишь себя юной девочкой, организм живет по законам физиологии. Питалась кое-как несколько лет самостоятельности, безрассудно глотала таблетки и шла на работу вместо того, чтобы дня три отлежаться дома с гриппом, и вот результат. Удивительно, но чем позже они взрослеют, тем раньше у них проявляются всяческие нелады со здоровьем, которые к доктору еще не ведут, но настроение уже портят. А ведь я обязана сказать дочке, что в «за сорок» ей уже не удастся изменить привычки, или она заплатит за это слишком высокую цену – узнает настоящую депрессию. Начинать надо сейчас.