Секрет моего начальника
Шрифт:
– Не я. Вы, молодые. А оно стоит, как стояло, в какой бы цвет его ни красило каждое поколение. Пойми, изменить можно все, кроме человеческой природы. Во все века удавалось изменить антураж, причем ценой неимоверных жертв первопроходцев. Начинается всегда с идеи. Потом фальстарт – те самые жертвы. Затишье. Наконец созревают экономические условия и – вуаля! – мир другой. Но только не в части физики, химии, физиологии…
– Все, тебя не остановишь. И не переубедишь, – скучая, вздохнула Арина. – Мамочка, геном расшифровали! Скоро человеческая природа будет такой, как надо.
– Кому? – мрачно спросила я. – Феминисткам или богатым самцам, которые угнетают женщин? При современном оружии –
– Они же это доказали нам.
– Да, потому что без их физической силы и готовности погибнуть за веру, царя и отечество человечество не выжило бы, не сформировалось. И потому что деньги всегда были у них. А теперь нужны века: мужчины изнежатся, обнищают, разучатся конкурировать между собой буквально во всем. Ну, разве что во внешней привлекательности еще будут соревноваться. Тогда отдавшие им косметику, моду и прочее, что отвлекает от неустанного труда, женщины легко возьмут власть. Только как бы природа раньше не подсуетилась. Знаешь, одна-две вроде невинные мутации – и через тысячу лет мальчики станут девочками, а девочки мальчиками. И самое обидное, что все начнется сначала.
– Ты не консерваторка, мама. Ты ретроградка, – пригвоздила дочь. Она измывалась над русским, то есть была в тренде. Как-то на досуге я ей напомнила, что генеральша – это жена генерала, а докторша – жена доктора. «А, теперь понятно, почему наши говорят „докторка“, – равнодушно бросила Арина. Тут я напряглась. Она не покаялась в досадной ошибке – журфак окончила, между прочим. Нет, девочка просто сослалась на «наших», которые не забыли правил словообразования. Хваленая самостоятельность мышления ее поколения не выдерживала элементарных проверок.
– Ты наверняка обсуждаешь это с подружками, – не повела бровью, в смысле не занялась немедленно лингвистикой я. Современные девушки виртуозно уводят разговоры в сторону и бросают там собеседника петлять в одиночестве. – Вы весело смеетесь над отсталостью родителей. И главное, прекрасно знаете, как жить, чтобы преуспеть во всем. Разбитые лбы, слюни, слезы и сопли будут позже. Годам к сорока пяти, полагаю, когда даже до самых тупых дойдет, что они не всесильны и зависимы, много от кого и чего. Но я прошу тебя, дочка, мое мнение во внимание принимай, ладно? Я всегда буду старше тебя, всегда первая пройду путь, которого ты еще даже не видишь. Ты же умная девочка, понимаешь, что мои путевые заметки надо, как минимум, выслушивать и иметь в виду.
Вот примерно так мы беседовали. Однажды знакомая спросила, о чем мы с дочерью болтаем за чаем. Пожаловалась, что у них с отпрыском темы давно иссякли. Я изложила без подробностей. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. «Актерствует, – подумалось мне. – Уже блефаропластику пора делать, а дама все магический взгляд очей изображает». Она прищурилась и глядела, молча. Ничего ядовитого мне в голову не пришло. Я сложила руки со сцепленными пальцами на коленях, демонстрируя, что пантомиму до конца досмотрю, но аплодировать
– Надежда, ты идиотка? Зачем девчонке мозги окончательно сворачивать? Для общих и абстрактных рассуждений у любого поколения есть свои кумиры – пишут, снимают, лекции читают. А мать должна объяснять про реальность, про здесь и сейчас. Как послать надоедливых прилипал в офисе, не дать им выезжать на ее горбу, как улыбнуться хорошему мужичку, чтобы и приличия соблюсти, и заинтересовался. В конце концов, как отвадить женатого козла, если он наглеет и проходу не дает. Ты же умная баба и отлично знаешь, чем все кончится. Пять процентов сделают на «новых веяниях» научную карьеру, пять – блогерскую, пять – предпринимательскую. А остальные, если не придут в разум, будут всю оставшуюся жизнь умножать их благосостояние из своих невеликих зарплат. Так зачем ты тратишь время на дурацкие споры? Выискивай среди ее друзей примеры неудач, смены взглядов и так далее. И тычь в нос без устали. Сама понимаешь, с каждым годом этого добра будет все больше и больше. Эх, мне бы дочку, я ее четко направила бы в сторону достойного мужа, чтобы не отвлекалась на кретинов и подонков. С сыном не очень получается: мало того, что амбиции зашкаливают, так ведь мальчишка может их и реализовать. Тогда мама, которая в него не верила, останется за бортом. Лучше не пытаться ломать. Он умный, жениться сам не хочет, пока чего-нибудь не добьется, а в его проекты я не лезу.
Я успокоилась. Ни у одной мутации не было шанса изменить твердую поступь эволюции к сохранению того, что есть, пока такие семейства блюли устои. Проводила гостью.
– Мам, что это было? – шепотом спросила Арина, подслушавшая часть нашего разговора в гостиной из коридора.
– Человеческая природа во всей красе и мощи. Ты ее собралась менять? Пропагандой? Генетическими экспериментами? Дохлый номер. А сын преуспеет обязательно. Он владеет современным дискурсом, он использует все ваши заморочки для своего обогащения…
– Слушай, она просто отсталая дремучая тетка, – засмеялась моя неразумная дочь. – Ее муж неудачник, срывающий на ней зло. А сын ботан, который вертится под ногами у креативных ребят и называет это своими проектами.
– О, вы все такие проницательные или ты одна? – Я просто обязана была ответить на ее смех хохотом, но у меня не получилась даже усмешка. – Она доктор биологических наук, профессор. Муж – генеральный директор крупной фирмы. Сын – экономист-международник. И есть в России тьма-тьмущая женщин, которые даже не поймут, с чего это вы тут в Москве о них беспокоитесь, и мужчин, которым невдомек, с чего вы на них взъелись. Но это было бы еще неплохо. Скорее всего, они о вашем существовании даже не догадываются. Ладно, девочки, развлекайтесь, сколько влезет. Жизнь все расставит по местам, как обычно.
– Мы с тобой никогда не придем к взаимопониманию, – пылко заверила меня Арина. – Две планеты на разных орбитах. Мне неприятно. Я думала, мы будем единомышленницами.
– По-моему, мама с дочкой могут любить и дружить и в разных галактиках, – закруглилась я.
Всегда твердила про любовь и дружбу. Бывало, хотелось рыдать от отчаяния, потому что она не в состоянии была меня понять. Бывало, непреодолимо тянуло втолковать ей, что она абсолютная дура и угробит свою молодость без надежды на спасение. Останавливало меня то, что гадостей про себя девочка наслушается от чужих людей. Вступать в этот хор, голосящий в основном из зависти и боязни конкуренции, матери было противно. Так я и балансировала годами между потребностью высказать то, в чем жизнь меня убедила, и боязнью снизить самооценку дочери.