Секрет политшинели
Шрифт:
Шведов вынул из черного пластмассового патрона бумажку, свернутую в трубочку, и раскрыл комсомольский билет Сечкина. Под диктовку Андрея я написал на листке блокнота: «Сечкин Степан Титович, рядовой 10-й СД, 1920 года рождения, комсомолец. Пал смертью храбрых 16 сентября 1941 года».
Листок Андрей вложил в карман гимнастерки. Потом он закрыл Сечкину глаза, скрестил ему руки на груди.
– Пошли, Саня. Ползи первым. Плотнее прижимайся к земле, пока за трамвай не заползешь.
Я лег на землю. Перед тем как двинуться, пожал руку Сечкина.
О том, что пространство, по которому ползу, просматривается и по мне могут открыть огонь, я не думал. Слишком сильно было впечатление, произведенное убитыми женщинами, мимо которых пришлось ползти. Возле каждого трупа слышно было густое жужжание. Мухи ползали по лицам и по ногам убитых. Понимая всю бессмысленность своих действий и преодолевая страх перед мертвецами, я останавливался, отгонял мух… Наконец миновав место побоища и оказавшись за трамваем, я оглянулся. Шведов быстро полз через поляну и вскоре был возле меня.
Мы двигались ползком еще метров пятьдесят, а потом пошли во весь рост. По той стороне шоссе теперь тянулись заросли высокого кустарника.
Шли молча. Я взглянул на часы. Было около двух часов дня. Солнце стояло высоко. Расстояние между шоссе и заливом стало теперь значительно больше. Впереди справа я увидел знакомую кирпичную трубу и заводские корпуса. Издалека можно было прочитать огромные буквы над воротами: «Завод пишущих машин». Это кирпичное здание, одиноко стоявшее среди зеленого поля, было мне хорошо знакомо с детства. Сколько бы раз ни проезжал я мимо него – здесь ли, на трамвае, или подальше отсюда, по железной дороге, я обязательно произносил вслух или про себя забавное и какое-то игрушечное название – «Пишмаш».
Заводская труба теперь не дымила. В корпусах, скорее всего, было пусто. Тем не менее при виде знакомого здания стало както не так одиноко.
– «Пишмаш», – сказал я Андрею.
– «Пишмаш», – отозвался он. – Когда мы вчера тут проезжали, между заводом и дорогой стояла наша часть – батальон двадцать первой дивизии. А теперь никого нет.
– Куда же они ушли?
– Наверно, на передовую. К железной дороге. Выходит, все, что есть, до последней роты, все туда стянуто.
…Мы миновали очередной трамвайный поезд. Дальше брошенных трамваев не было видно. За изгибом дороги вдали показалась башенка Константиновского дворца.
– Вот и Стрельна, – сказал Шведов. – Можно будет по аттестату паек получить. Концентрату пачку дадут, каши горячей сварим. Или супу.
– А пока, Андрей, можно закусить. У нас есть хлеб, сало, сахар.
– Сало – это дело. Давай, Саня, перекусим.
Мы уселись в кювете. Я снял ранец и разложил свои припасы на листе писчей бумаги. Шведов складным охотничьим ножом отрезал по ломтю хлеба и сала.
– Эх, соли бы, – вздохнул он.
– Есть соль. Мама мне положила с собой в бумажке.
– Давай сюда.
– А я ее в чемодане оставил.
Андрей посмотрел на меня, но ничего не сказал. Он хотел было приняться за еду, но поесть нам не удалось. Со
– Фашисты бьют из тяжелого пулемета, – пояснил Шведов. – Впереди бой.
– Что будем делать?
– Пойдем в разведку. А вот и «язык» сам идет к нам.
Я увидел мальчишку в обмундировании ремесленника, который бежал по полю вдоль кювета. Около нас мальчик остановился. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он тяжело дышал. Форменная тужурка была расстегнута. В больших синих глазах дрожал испуг.
– Дяденьки красноармейцы, там немцы! – сказал мальчик, с трудом переводя дыхание.
– Погоди, сигай в кювет, – сказал Шведов. – Торчать столбом нечего.
Мальчик опустился и присел на корточки.
– Рассказывай толком. Да ты не дрожи. – Андрей похлопал паренька по плечу. – Как тебя зовут-то?
Мальчик рассказал, что зовут его Толя Шмелев и учится он в ремесленном училище в Стрельне. Ребятам, у кого родители в Ленинграде, директор разрешил идти домой. Толины товарищи пошли в общежитие за вещами, а он решил, не задерживаясь, идти налегке. Из Стрельны вышел благополучно. Отошел немного – услышал сзади стрельбу, кинулся в кусты, оглянулся. Увидел: немцы перебегают шоссе и дальше бегут по полю к заливу. Из Стрельны по ним наши стали бить. Немцы сперва не отвечали, все бежали к воде. А потом залегли лицом к Стрельне и давай стрелять по нашим. Тогда Толя отполз немного, а потом побежал. Получалось, что враг находится не более чем в двух километрах.
– Ладно, Толя, беги дальше, – сказал Шведов. – По кювету беги, пригнись. Не высовывайся.
Я тоже дал Толе наставление:
– Дойдешь до трамвайной остановки, увидишь – убитые лежат. Не пугайся. Проползи мимо этой площадки полем, ближе к заливу. А там опять вернись в кювет. Понял?
– Понял, дяденька.
Я положил нарезанные куски сала между двумя ломтями хлеба, завернул бутерброд в бумагу и сунул Толе в карман. Мальчик ушел.
– Пойду в разведку, – сказал Андрей. – Проскочить нам не удалось. Принесем своим хотя бы разведданные об этих немцах. А ты сиди тут, Саня. Посматривай по сторонам, чтобы фрицы неожиданно на тебя не вышли. Это дело теперь вполне возможное.
– А если я их увижу, что тогда?
– То есть как «что тогда»? Тогда бей! Винтовка у тебя есть. Патроны есть. На вот тебе еще и гранату. Если близко подойдут, подорвешь себя и их. Дело нехитрое. Сумеешь?
– Сумею, – сказал я невеселым голосом. – Кольцо надо выдернуть, и все.
– Вот-вот, – подтвердил Шведов. – Кольцо выдернешь, и все… А впрочем, зачем такие сложности? У тебя пистолет есть. Это вернее. Тогда, значит, так. Гранату метнешь с близкого расстояния. Потом из пистолета нескольких приберешь. А последнюю пулю для себя оставь. Нет, лучше две оставь. На последнюю надеяться опасно. Осечка может случиться. Все понял?