Секрет Сабины Шпильрайн
Шрифт:
Я даже на какой-то миг задумалась, не повторить ли мне тот же самый фокус, чтобы меня опять отправили в Бургольцли? Юнга сказал перед отъездом, что он собирается уволиться из университета, но оставит за собой еженедельные консультации в Бургольцли. Значит, раз в неделю я смогу его видеть. А там – кто знает, что будет? И тут я опять вспомнила, что беременна, и что мне скоро придется рожать. Психиатрическая клиника вряд ли подходила для этой цели. Странно, но я совершенно не была готова к предстоящей мне роли матери. Господи,как я влипла, как влипла!
Единственным преимуществом моего положения была возможность как можно чаще отказывать Павлу в физической близости под предлогом вреда
Все время моего замужества и беременности Фрейд засыпал меня письмами, с первого взгляда, казалось бы, полными заботы о моем здоровье. Кроме здоровья обсуждался, конечно, вопрос, к какой группе я принадлежу, к цюрихской или венской. Этот вопрос становился все важнее и острее по мере все более явного их раскола. Но при внимательном чтении писем великого учителя становилось все яснее, что его волнует не столько моя принадлежность к той или иной группе, сколько моя откровенная любовь к юнге.
Как-то Фрейд написал, что мы, евреи, должны держаться друг друга, и остерегаться слишком тесных отношений с арийцами. Он написал что-то вроде: «Они всегда умели использовать нашу к ним любовь, чтобы потом выбросить нас, как выжатый лимон». Прочитав это письмо, я вспомнила, как пару лет назад на мюнхенской конференции Фрейд пытался добиться для Юнга поста пожизненного президента психоаналитического Общества.
Все остальные члены Общества встали на дыбы – они ни за что не хотели Юнга, который задевал их своим высокомерием и высоким положением в сердце Фрейда. И тогда Фрейд сказал им: «Если мы хотим мирового признания наших идей, мы должны выбрать себе в президенты арийца, а не то так и останемся еврейской кучкой дилетантов». К счастью для Фрейда Юнга тогда выбрали простым президентом, а не пожизненным, а то как бы он теперь искал пути избавиться от своего молодого соперника?
Но ко мне все это не имело отношения. По своим взглядам и интересам я принадлежала к группе Фрейда, и меня нельзя было из нее изгнать, как были изгнаны все другие участники с мельчайшим оттенком юнгианства. Моя проблема для Фрейда заключалась в том, что я лично любила Юнга. И эта любовь сверлила старого тирана, как острый гвоздь в стуле...
В декабре 1913 года я родила дочь, об имени которой мы с Павлом не могли договориться, как ни о чем другом. Мы так и назвали ее двумя именами: Рената-Ирма, моим – Рената, павловым – Ирма. Пока мы пререкались из-за таких пустяков, в мире созревали грозные силы, готовые этот мир уничтожить. Об этом не знал никто, кроме юнги – в конце декабря он увидел страшный сон, в котором всю карту Европы заливало кровью.
В середине июня я увезла страдавшую от бронхита Ренату из душного Берлина в дивный лесной заповедник, раскинувшийся на юго-западе Германии рядом с французской границей. Нанявши на станции пролетку с кучером, я с Ренатой на руках вкатилась в крошечную деревню, приютившуюся на берегу горной речушки – и потрясенно застыла. Со стен каждого домика – а их было всего семь, - над нами смеялись, нам угрожали и нас приветствовали лукавые морды чертей и леших всех размеров. Самая большая морда занимала всю, специально под нее побеленную, торцовую стену двухэтажного дома – на макушке у нее красовалась шляпа с пером, во рту дымилась огромная трубка. Дом оказался прелестным ресторанчиком – не чудо ли, в деревеньке из семи домов? Пришлось пообедать.
Наутро, уютно упаковавши Ренату в коляску, я отправилась на прогулку в окрестный лес. Дышалось там необычайно легко, так что Рената сразу перестала кашлять. Однако присутствие
Ах, как хорошо бы провела я лето в этом сказочном лесу – без Павла и без Ренатиного бронхита, который исчез здесь бесследно, как по волшебству! Но в июле 1914 года началась бессмысленная кровопролитная война, которую потом назвали Первой мировой. Вся наша жизнь, хорошая ли, плохая, но жизнь, внезапно обрушилась и покатилась под откос. О том, что началась война, мы узнали примерно через неделю – кто-то привез со станции старую газету, чьего-то брата призвали в армию. Что в этой ситуации должны были делать мы? По закону мы с Павлом и мои братья с семьями подлежали немедленной высылке как граждане враждебного государства.
Конечно, я жила в крошечной деревушке, где никто меня ни в чем не подозревал – мои документы никто не проверял, немецкий у меня был безукоризненный. Но кто мог знать, какая блажь придет в голову немецкой полиции во время войны с Россией? Завтра утром в нашу приграничную деревушку может войти небольшой отряд в надежде найти здесь французских шпионов. А мы с Ренатой тут как тут – с русскими паспортами
У меня от страха начались перебои в сердце, и я решила немедленно перебраться через границу во Францию, которая по слухам участвовала в войне на стороне России. Я с трудом упросила почтальона вызвать пролетку с кучером, чтобы он отвез нас обратно на станцию. На станции царил ужасный переполох – возле каждого поезда, направлявшегося в Берлин или в Париж, солдаты проверяли документы. Но оставалась узкоколейка, везущая игрушечные вагончики по ржавым рельсам в мелкие деревушки, ютящиеся вдоль французской границы.
С помощью кучера я с трудом взобралась по высоким ступенькам в ярко размалеванный игрушечный вагончик, прижимая к груди рыдающую Ренату. От жары и суматохи у нее опять начался затихший было бронхит. Я села на жесткую деревянную скамью и задумалась – куда же я еду? На стене у двери висела схематичная карта маршрута узкоколейки. Я отыскала на ней деревню, которую граница пересекала на две неравные части, и решила там выйти. Оставалось только понять, как я эту деревню узнаю: ни на одной стене проносящихся мимо маленьких станций не было написано их название.
К счастью, вскоре вошел контролер, проверяющий билеты, который ни слова не говорил по-немецки. Меня выручил мой отличный французский. Тронутый моим жалобным рассказом о муках одинокой французской женщины с грудным ребенком на руках, со всех сторон окруженной враждебным немецким населением, он не только указал мне нужную деревню, но и помог вынести на перрон чемодан и коляску. Я положила ревущую Ренату в коляску, поперек коляски водрузила чемодан, пересекла пыльную деревенскую улицу и оказалась во Франции.
Добраться до Цюриха было уже гораздо проще – требовалось только немного изобретательности и изрядное количество денег. Деньги у меня, к счастью, тогда еще были, хоть и подходили к концу, а с изобретательностью у меня всегда все было в порядке. С дороги я отправила телеграмму своей бывшей хозяйке, в пансионе которой прожила несколько лет во время своей учебы в Цюрихе. Хоть ответа я не получила – ведь у меня не было даже обратного адреса, - я на вокзале наняла извозчика и отправилась по старому адресу. Несмотря на то, что укачанная тряской в поезде Рената, наконец, крепко уснула, хозяйка пансиона объявила мне, что постояльцев с маленькими детьми она не принимает.