Секрет Сабины Шпильрайн
Шрифт:
Марат заявил, что берет на себя заполнение этой прорехи. Он обещал пустить в ход все свои возможности, чтобы добыть информацию о пропавших без вести десяти годах жизни Сабины.
К этому времени я уже защитила диссертацию, а Феликс завершил свой пост-докторат, и казалось, что мы с ним могли бы теперь зажить свободно и беззаботно, но именно тогда в нашей семье начались трудности. Феликс сделал несколько блестящих работ, полностью изменивших мирное течение жизни в институте профессора Веснина. Перед ним открывалась блестящая карьера, в конце которой маячило почетное членство в Российской Академии наук.
И тут он объявил, что получил
А Лина и вправду вдруг постарела ссохлась, и все чаще стала жаловаться на слабость и недомогание. Она сняла с себя обязанности директора института и часто оставалась дома, что было обычно ей не свойственно. У меня обрывалось сердце, когда я исподтишка следила, как легкая гримаса страдания порой искажала ее лицо: ясно было, что она что-то от меня скрывает. «Ну как я могу ее бросить, сейчас, когда она так во мне нуждается? – молила я Феликса. – Она столько для нас сделала: и тебя умудрилась здесь устроить, и помогла нам с квартирой». – «Вот именно, помогла с квартирой!
– ожесточенно рычал Феликс.
– А я хочу жить в стране, где я не буду нуждаться в такой помощи. Где я смогу снять квартиру на свои честно заработанные деньги. И купить машину, и ездить на конференции, на которые меня приглашают, а не ждать, пока безграмотная дирекция милостиво мне это позволит!»
Возразить на это было трудно – он был совершенно прав, но, к сожалению, моя многолетняя связь с Линой вторгалась в его правоту непреодолимым препятствием. «Ты, если хочешь, можешь оставаться, а я все равно отсюда уеду!» - безжалостно заявил он. «Но ведь ты уверял, что любишь меня и Сабинку!» – «Я и сейчас утверждаю, что я вас люблю. Но я пожертвовал этой любви несколько лет своей жизни, и больше не хочу! Ты ведь уверяла, что любишь меня?» – «Конечно, люблю!» – «Так теперь пришла твоя очередь жертвовать!» – «Но я должна жертвовать не собой, а Линой!»
В конце концов мы решили ничего не решать окончательно – пускай Феликс соберет все приглашения, назначит встречи для интервью и поедет на несколько недель на Запад – поговорить с коллегами и оглядеться, а уж после этого мы снова подумаем, как быть. В день его отъезда мне вдруг показалось, что наша совместная жизнь кончилась навсегда – он был так счастлив, когда уходил от меня в закрытое для провожающих пространство аэропорта. Перед ним открывался огромный мир, от которого он когда-то отказался ради меня, зато теперь он был готов отказаться от меня ради этого мира.
Из аэропорта я не поехала в лабораторию, а вернулась домой и отправила Нюру гулять с Сабинкой. Уже началась весна, погода стояла прекрасная, и я велела им гулять как можно дольше и даже дала деньги на мороженое. Мне нужно было обдумать наш семейный кризис и постараться найти какой-то выход, приемлемый для нас обоих. Феликс был прав – сейчас наступила моя очередь жертвовать, но не могла же я пожертвовать Линой. Я бы и рада была уехать с ним в какой-нибудь уютный европейский город и поселиться рядом со старинным университетом в маленьком
Но ни в одной из этих брошюр не было написано, что мне делать с Линой. Я не сомневалась, что она откажется уехать из академгородка, где у нее были друзья и славное имя основателя. Значит, мне придется расстаться с Феликсом – было особенно обидно, что он мысленно уже принял этот вариант и готов был жить без меня. А ведь всего пару лет назад он был готов стерпеть все тяготы российской жизни только бы не расставаться со мной. Всего пару лет назад...
От этих мрачных мыслей меня отвлекли Сабинка с Нюрой, которые не стали есть мороженое в кафе, а принесли его домой. Мы устроили веселый ужин с мороженым, Сабинка даже научилась говорить «жоженое», так оно ей понравилось. И тут позвонила Лина: «Ну, как ты там?» – спросила она. «Хреново», – созналась я. «Так приходи ко мне, вдвоем тосковать веселей». Я оставила Нюру укладывать Сабинку и отправилась к Лине. Глянув на мое расстроенное лицо, она мудро отметила, что ничего огорчительного еще не произошло и посоветовала мне не играть «в глупую Эльзу»: авось, все обойдется.
И тогда я решилась сказать ей правду – что, мол, все может обойтись, если она согласится поехать с нами. «И кем там быть? Старой приживалкой при вас?» Я не успела ответить на этот неразрешимый вопрос, потому что дверной звонок зазвонил громко и настойчиво. Я побежала открывать: «Кто бы это мог быть так поздно?» Я распахнула дверь и обалдела: передо мной стоял Марат в серо-голубой дорожной куртке, так идущей к его серым глазам, с маленьким чемоданчиком в одной руке и с мобильным телефоном в другой. «Вот ты где, - сказал он, словно случайно заглянул к маме по дороге, а не прилетел из Москвы, - а я звоню, звоню, и никакого ответа».
Первая мысль «Откуда он мог так быстро узнать, что Феликс уехал?» пронеслась у меня не в сознании, а в подсознании, и я застыла на пороге. Он шутливо поднял меня и поставил рядом с вешалкой: «Может, ты меня впустишь?» – «Кто там, Лилька?» – крикнула Лина, а он уже широким шагом вошел в гостинную и опустился перед ней на колени: «Просто блудный сын решил проведать маму». Готова биться об любой заклад, что у нее в голове пронеслась та же мысль: «Откуда он мог так быстро узнать, что Феликс уехал?», но она и виду не подала.
«Что-то случилось? – спросила она. – Ты ведь только десять дней назад уехал отсюда”.
– “Я думал, ты будешь рада”. – “Я рада, но чувствую, что что-то не так”. – “О том, что не так, мы поговорим завтра, а сегодня поговорим о том, что так”.
И Марат вытащил из чемоданчика большую картонную папку,из щели которой выглядывали разлохмаченные газетные листы: «Любуйтесь!» И он ловким движением фокусника распахнул папку – там лежали три пожелтевших от времени газетных листа. «Три статьи о детской клинике Сабины Шефтель из ростовских газет за 1928, 1929 и 1931 год! Для копирования эти листы очень хрупкие и темные – да мне и не хотелось посылать вам копии, куда приятней лично предъявить оригиналы». Я взвизгнула от восторга – перекидывался вполне осязаемый мост между изгнанием Сабины из института Отто Шмидта и тридцатыми годами. А если сопоставить эти статьи с высылкой Троцкого и со страхом Сабины при виде одной из них, знающему те годы многое становилось ясно. Практически можно было закончить нашу книгу.