Секретная миссия Рудольфа Гесса
Шрифт:
Вопрос, в какой степени Гесс предвидел последствия «пошаговой» политики антиеврейских законов, принимаемых в середине тридцатых годов, осложнялся еще и его близким знакомством с семьей Хаусхофера. Не вызывает сомнений искренность его дружбы с «Генералом», профессором Карлом Хаусхофером, учителем и другом. После войны Хаусхофер был в Нюрнберге одним из тех, кого отыскали американцы, чтобы освежить память Гесса.
"Рудольф, ты что, больше меня не знаешь… двадцать лет мы обращались друг к другу по именам. (…) Если наберешься терпения, память вернется, и тогда ты вспомнишь своих старых друзей и свою молодость, и то, как мы кружили над горами Фихтельгебирге на аэроплане, когда летели из Берлина в Мюнхен. Разве ты не помнишь, как сделал на самолете круг над Фихтельгебирге, потому что вид был таким чудесным…"
Старший сын Хаусхофера, Альбрехт, был одним из лучших разъездных агентов Гесса с хорошими связями. Он
"Тем, что нас не сгребли в мусорную кучу как немцев низшей крови, мы (мой брат и я) должны быть благодарны исключительно вашему вмешательству. Вы поймете, если я скажу, что человеку, внутренне гордому и искреннему, очень трудно чувствовать себя так многим обязанным, что, прежде чем просить о чем-то для себя, тысячу раз задаешься вопросом. Я бы не смог принять этот [пост]… если бы не был уверен, что в случае необходимости смогу сполна расплатиться с вами лично…"
Похоже, что фраза "сполна расплатиться с вами лично" была тщательно продумана; к осени следующего года Альбрехт Хаусхофер одному из своих студентов в Берлине рассказывал о небольшом, узком круге, члены которого наблюдали за развитием событий с мыслью сбросить режим; среди упомянутых им имен прозвучали такие, как прусский министр финансов Йоханнес Попитц и начальник генерального штаба Людвиг Бек; позже он назвал дипломата Ульриха фон Хасселя, стержневую фигуру в тайной оппозиции Гитлеру.
Все же в еврейском вопросе его взгляды не имели четкого выражения. В письме отцу, датированном октябрем 1933 года, он поздравляет его с предоставившейся возможностью сотрудничать с Гессом в деле высшего контроля в вопросах "Германского дома" в должности президента VDA (Volksbund [4] ) немцев, проживающих за границей). Там же он описывал последнее польское путешествие: "Весь еврейский вопрос страшно труден; из Катовице я поехал в Бендзин и Сосновец (чисто еврейские восточные города) и провел достаточно много времени с Богом избранным народом. Они явно чужеродные и принимать их можно только в небольших порциях".
4
Народный союз (нем.)
Свой внутренний раскол Альбрехт Хаусхофер наиболее явно выразил в письме родителям, написанном в июле 1934 года, сразу после убийства австрийского канцлера Дольфусса австрийским нацистом из Мюнхена, вдохновленным на это покушение Гессом, Гиммлером и Гейдрихом; план, оказавшийся непродуманным, состоял в том, чтобы посадить новое правительство, которое установило бы союз Австрии с Германским Рейхом.
Альбрехт Хаусхофер, наверняка знавший о причастности к этому своего покровителя, писал: "Временами я задаюсь вопросом, как долго сможем мы нести ответственность, которую берем на себя, которая потихоньку начинает оборачиваться историческим преступлением или, по меньшей мере, соучастием… как бы то ни было, мы все находимся в положении "конфликтующих обязательств"… и должны им подчиняться, даже если задача стала безнадежной".
С прозорливой обреченностью он продолжает: "Нас ждет много жестоких смертей, и никто не знает, когда молния угодит в его собственный дом".
В следующем месяце он написал матери о дне рождения отца в еще более пессимистическом тоне с большой долей пророчества:
Ученый с рано проявившимся талантом, Альбрехт Хаусхофер был, кроме того, одаренным поэтом и драматургом; повышенная восприимчивость и чувство исторической перспективы позволили ему осознать, что они с отцом балансируют на лезвии бритвы.
Подобных задокументированных доказательств колебаний Гесса не имеется. Все же, судя по его поэзии и письмам, по свидетельствам людей, близко знавших его, можно сказать, что под панцирем нациста, прошедшего горнило Первой мировой войны и школу добровольческого корпуса, скрывалась "очень мягкая" (Эрнст Боль), "почти женственная" (Альфред Лейтген) и чувствительная душа. Его отношения с Хаусхоферами, матерью и сыновьями, "запятнанными низшей кровью" и все же остававшимися для него образцами интеллекта, остроумия, очарования и светскости, которой он так восхищался и которой недоставало ему самому, не могли не вызывать с его стороны сомнений, сознательно или подсознательно. В любом случае, он не отличался уравновешенностью;
Ганс Франк отзывался о нем как о "неустойчивом, мечтательном, слабохарактерном человеке", а Лейтген как об "очень неустойчивом" и "нервном, чувствительном и задумчивом". Возможно, что колебания, которым он был подвержен, выражались в частых приступах болезни и увлечении астрологией и альтернативной медициной, что отмечали все знавшие его люди. Так, Альфред Розенберг в 1945 году свидетельствовал: "Он страдал от желудочных спазмов. Его часто мучили сильные боли, и у него желтело лицо, потому он не всегда мог справляться со своими официальными обязанностями. По поводу этого внутреннего заболевания он консультировался не с одной дюжиной врачей, но улучшения его состояния не наступало… он сказал нам, что один доктор решил, что у него в зубах гнездится какая-то инфекция, и зубы ему удалили, но это его самочувствию совсем не помогло".
Его недомогания могли быть следствием внутренней борьбы по поводу конечных целей расовой политики, или реакцией на невероятные усилия, которые он прикладывал, работая шефом по связям у фюрера, не признававшего рациональное и унитарное управление, или из-за мучавшего чувства, что теряет устойчивые ранее позиции подле Гитлера. В любом случае, исполняя служебные обязанности, внешне Гесс оставался фанатически преданным расово-биологической сути нацистского мировозрения.
Начальная стадия «пошагового» осуществления биомедицинской политики ознаменовалась в первые месяцы прихода Гитлера к власти принятием закона "о профилактике появления потомства с наследственными заболеваниями". В результате продолжительных дебатов было решено, что если нацию нужно уберечь от "гибели народа", следует согласиться с жестокими и далеко идущими методами. Закон вводил обязательную хирургическую стерилизацию всех лиц "с наследственными заболеваниями", а именно: с врожденным слабоумием (умственной неполноценностью), шизофренией, маниакальными депрессиями, душевными расстройствами, эпилепсией, глухих и слепых от рождения, с тяжелыми физическими уродствами и даже "наследственных алкоголиков". В том же году закон получил дальнейшее развитие, а в октябре 1935 года после принятия "Нюрнбергских законов" начался процесс внедрения в практику "расовой гигиены" (евгеники), создание соответствующих структур с привлечением таких энтузиастов, как доктор С., слышавший в 1934 году выступление Гесса, в котором тот говорил о национал-социализме как о "прикладной биологии". Происходило постепенное исключение медицинских запретов и передача этической ответственности, которую врач несет перед пациентом, государству. Так было положено начало тоталитарной медицине и процессу, получившему завершение в Аушвице, Треблинке и других лагерях смерти, построенных специально с этой целью.
Знал ли об этом Гесс, предвидел ли конечные цели, никто не ответит, эту тайну он унес с собой в могилу. В бумагах доктора Вагнера, возглавлявшего отдел народного здравоохранения, имеются свидетельства в пользу того, что он знал о том, что его чиновники основали "суды генетического здоровья", на которых тайно обсуждались кандидатуры тех, кто подлежал обязательной стерилизации, и был в курсе медицинских дебатов относительно применяемых методов и процедур. Не приходится сомневаться и в том, что он играл ведущую роль в осуществлении «пошаговой» политики по нейтрализации церкви, которая могла стать идеологическим препятствием на пути достижения биологической цели нацистской политики. К этой работе он подключил Франца Пфеффера фон Саломона, главу своей службы политической разведки, имевшего кабинет в штабе связи в Берлине.