Секретное досье
Шрифт:
Проснулся я, чтобы выпить кофе, когда мы пересекали коричневый берег Ливана. Из синего Средиземного моря на него набегали тонкие полоски пенных волн. Я заметил, что со времени моего первого визита сюда в пору Мидуэя II [9] появилось много высоких белых зданий. Местность вокруг прибрежного аэропорта в основном неровная, так как сразу за аэропортом поднимаются округлые зеленые горы. Все горячее, сулит неприятности и очень старое.
Вежливые, похожие на солдат служащие в форме цвета хаки безукоризненным почерком начертали в моем паспорте справа налево строчку по-арабски и проштамповали его. Я прошел таможню и паспортный контроль.
Кинув сумку с одеждой в такси «мерседес» – пропустив два перед ним, – я вышел, дал водителю несколько ливанских фунтов и попросил подождать. Это был бандитского вида мусульманин в коричневой шерстяной шапке, ярко-красном кардигане и теннисных туфлях. Я бросился наверх. Рядом с музыкальным автоматом пил кофе «водитель». Он подал мне мой кейс, тяжелый коричневый сверток, тяжелый взгляд
Спидометр «мерседеса» стоял на отметке почти семьдесят пять, пока по широкой современной дороге мы ехали сквозь густой лес из высоких пиний в город. В отдалении на склонах гор стояли кедры, национальный символ и неизменный предмет экспорта в течение более 5000 лет. «Итак прикажи нарубить для меня кедров с Ливана», – повелел Соломон и построил из них храм. Но моему водителю было все равно.
6
Водолей (20 января – 19 февраля). Чужая предусмотрительность поможет вам удивить противника.
Видимые в просветы между широкими пластинками жалюзи желтые и оранжевые оштукатуренные здания сговорились заслонить море. Тепло, середина дня, я вижу разбойника с черными усами, который жмет на клаксон розового «кадиллака»; причина его раздражения – ребенок, ведущий верблюда, страстного любителя деревьев акации. Через дорогу двое полных мужчин сидят на ржавых складных стульях, пьют арак и смеются; примерно в футе над их головами Насеру на цветной литографии не до смеха. В кафе эконом-размеров, двери которых так ловко устроены, что полная темнота утаивает от посторонних глаз внутреннюю отделку, подают эконом-порции такого же темного кофе с экзотическими пирожными из орехов и семян, залитых медом. Посетители – турки, греки, одетые, как левые банковские интеллектуалы, – находят свои места при свете музыкального автомата, битком набитого Ивом Монтаном и Сарой Воэн. Снаружи под слепящим солнцем старомодные трамваи выплевывают проворные мишени для «мерседесов»-такси. Темнокожие молодые люди с длинными черными волосами шествуют вдоль кромки воды в трусах, в которых, пожалуй, можно было бы спрятать расческу. Подо мной на улице двое юнцов на ржавых велосипедах едут, вдвоем держа длинный лоток с пресным хлебом, и едва не падают из-за обезумевшей собаки, которая в лае изливает страх и злость. На базарах мужчины из пустыни ходят среди менял – торговцев коврами и седлами для лошадей, верблюдов и велосипедов. В номере 624 солнечный свет плотно лежит на ковре. По интеркому отеля крутят старые записи Синатры, но они проигрывают сражение с шумом кондиционера. В номере 624, который забронировал для меня отдел, имеются личная ванная комната, личный холодильник, весы, увеличительные зеркала, смягченная вода, телефон у кровати, телефон в ванной. Налив себе еще одну большую чашку черного кофе, я решил ознакомиться со своим багажом. Расстегнув «молнию» на синей сумке с вещами, я обнаружил легкий синий шерстяной костюм, пиджак из легкой жатой ткани в полоску, подержанный рюкзак, застегивающийся на «молнию» и с немыслимым количеством карманов. В боковых отделениях сумки лежали несколько новых белых и простых цветных рубашек из хлопка, пара простых галстуков – один шерстяной, другой шелковый, ремень из тонкой итальянской кожи и красные подтяжки; ох уж эта Элис, никогда своего не упустит. Мне начинала нравиться работа на УООК(П). В кейсе я нашел тяжелую жестяную коробку. Взглянул на этикетку. «WD 310/213. Бомба. Липкая». Тяжелый сверток, который передал мне мужчина в синем плаще, оказался конвертом, внутри коего находилась коричневая сумка на водонепроницаемой подкладке. Одна из тех сумок, что может лежать в кармане на спинке сиденья перед вами, когда в самолете вы ищете спички. Также сумки такого рода используют для перевозки своих маленьких «находок» экипажи самолетов, заправщики и инженеры от Рангуна до Рио. Пирожные, курица, шариковые ручки, колоды карт, сливочное масло – сброшенный за ненадобностью груз авиакомпаний. В этой лежал безударный «смит-и-вессон» со встроенным в рукоятку предохранителем, шесть заполненных патронами камор. Я попытался вспомнить правила, касающиеся обращения с пистолетами незнакомых систем [10] .
В прилагавшейся коробке лежали двадцать пять боевых патронов, два запасных патронника (смазанные, чтобы крепко держать патроны) и кобура с вырезом. Входил в нее разве что ствол, и она была снабжена маленькой пружинной защелкой для жесткости. Я закрепил ремень кобуры на плече. Она села как влитая. Я покрасовался перед зеркалом, как в знаменитом вестерне «Караван фургонов», потом допил холодный кофе. Приказы поступят довольно скоро: приказы в последний раз попытаться захватить биохимика Ворона, прежде чем он окажется вне пределов досягаемости.
Дорога от Бейрута в глубь страны петляет среди гор; маленькие деревни из песчаника сбиваются в плотные группки вокруг оливковых деревьев. Красная земля сменяется камнями, а далеко внизу, на севере, лежит залив святого Георгия, где змий получил по заслугам, давным-давно это было. Здесь же, наверху, где снег лежит около шести месяцев в году, земля усеяна мелкими альпийскими цветами и желтой баптизией красильной, кое-где растет дикий лакричник. Как только перевалишь через вершины, дорога резко идет вниз, и маршрут пролегает
Во многих местах шоссе срезает углы, и выступы гор висят почти над дорогой. В одном известном мне месте взрослый человек может, если будет вести себя очень тихо, угнездиться между двумя фрагментами скалы. Если с этой позиции он посмотрит на восток, то увидит дорогу более чем на сто ярдов; если посмотрит в сторону Бейрута, то увидит даже дальше – примерно на три сотни ярдов, и более того, с помощью бинокля ночного видения ему удастся наблюдать за дорогой, пересекающей горы. Если у него есть друзья, сидящие по обе стороны вверх по дороге, и маленький передатчик, он может переговариваться с ними. Однако ему не следует поступать так опрометчиво, а вдруг полицейское радио случайно засечет разговор. Приблизительно к 3.30 утра человек в этой позиции пересчитает все звезды, почти свалится со скалы, пытаясь ослабить боль в спине, а в глазах, при взгляде в бинокль ночного видения, у него будет двоиться. Металл передатчика до боли нахолодит ладонь и ухо, и мужчина начнет составлять список друзей, готовых помочь ему подыскать какую-нибудь другую работу, и я не стану его винить. Было 3.32 утра, когда я увидел на горной дороге приближающиеся огни автомобиля. В ночной бинокль я рассмотрел, что он широкий и катится, как американская машина. Я включил свою рацию и заметил движение выше на дороге, когда радист на том конце вызвал Долби.
– Один автомобиль, около тысячи ярдов. Других машин нет. Прием.
Долби заворчал.
Я по-военному высчитывал дистанцию, пока наконец подо мной не проплыл большой серый «понтиак», передние фары шарили по мягким обочинам дороги. Лучи прошли высоко над головой Долби. Я представил его, скорчившегося там, абсолютно неподвижного. В подобных ситуациях Долби отпускает поводья и отдается на волю своего подсознания; ему не требовалось думать – он был прирожденный хулиган. Автомобиль снизил скорость, как и следовало по расчетам Долби, и когда приблизился к нему, мой шеф выпрямился, встал в позу дискобола, прицелился – затем швырнул свой сверток неприятностей. Это была липкая бомба размером с две жестянки супа, сложенные дном ко дну. При ударе ее очень маленький заряд взрывчатого вещества выбрасывает разновидность напалма. Сгоревшие вместе с их содержимым автомобили не вызывают у полицейских такого беспокойства, как взорванные и расстрелянные. Заряд сработал. Долби почти плашмя упал на землю, несколько пылающих кусков ужаса едва не попали в него, но в основном они поразили радиатор и шины. Автомобиль движения не замедлил, и теперь Долби поднялся и бежал позади него. Наискосок – поперек дороги – мы поставили старую машину из Бейрута; человек за рулем нашей цели погиб, должно быть, от первого же взрыва, потому что вообще не сделал попытки обойти старую «симку» сбоку, но просто воткнулся в нее и протащил футов восемь. К этому времени Долби уже поравнялся с ними. Он открыл дверцу, и я услышал пистолетные выстрелы, когда он вслепую залез на заднее сиденье. Мой передатчик щелкнул, когда кто-то подключился к нему и с ужасом в голосе, забыв о соблюдении процедуры, спросил:
– Что вы делаете, что вы делаете?
На долю секунды я подумал, что он спрашивает Долби; затем я это увидел.
Подо мной на дороге находился еще один автомобиль. Может, он все время шел следом с потушенными фарами, а возможно, спустился по дороге из другой долины – из Баальбека или Хомса. Я посмотрел на этот отрезок дороги, где теперь было светло как днем; на фигуры, застывшие, как на фото, в интенсивном свете белого жаркого пламени. Я видел радиста Долби из посольства, который, в ошеломлении повернув ко мне белое лошадиное лицо, стоял, похожий в своем анораке на вожатого отряда скаутов на отдыхе. Под открытой дверцей видны были ноги Долби, и я заметил, что Саймон стоял позади него, а не бежал на другую сторону машины на подмогу. В эту самую секунду мне ужасно захотелось, чтобы этот долг выполнил кто-нибудь другой. Кто-нибудь другой, кого можно будет обвинить, и тут маленький «нэш» развернулся и, ревя мотором, помчался прочь. Но это я позволил ему подойти незамеченным, я вызвался сидеть в дозоре, чтобы не делать того, что делал Долби, – лежал на животе на раскаленном докрасна бензобаке среди людей, не имевших причин испытывать к нему дружеских чувств. Поэтому я сделал то, что должен был сделать. Сделал это быстро и наблюдать не стал. Мне хватило одной липкой бомбы – у него была непрочная крыша.
К тому времени, когда я сполз вниз, Саймон вывел машину Долби на дорогу. Сзади сидел радист, охраняя нашего единственного пленника – приятного биржевого маклера, чью фотографию имели при себе и Толстяк, и я. Человека, которого я видел лежавшим без сознания на игорном столе. Долби ушел посмотреть на «нэша», пока я блевал, стараясь, чтобы этого не заметили. Над дорогой висел тяжелый запах, хуже даже, чем от сгоревшего танка. Этот запах был особенным, запахом зла, и мои легкие были переполнены им. Два выгоревших изнутри автомобиля все еще мерцали и выбрасывали языки пламени, когда что-нибудь стекало на красный светящийся металл. Мы все сняли наши комбинезоны и бросили их в огонь. Саймон должен был убедиться, что они обгорели до неузнаваемости. Помню, я подумал, расплавятся ли «молнии», но промолчал.