Секретный дьяк

Прашкевич Геннадий

– Да нет же, – возразил целовальник. – Я невыносимой храбрости человек.

– Ну, тогда русский, – согласился Иван.

– Я и память имею чрезвычайную, – продолжил рыжий. – Похабин меня зовут. Такая фамилия. Я помню все, что было когда-то. Хоть много лет назад! – и посмотрел на Ивана честными зеленоватыми глазами, пригладил ладонью широкие рыжие усы.

– Я верю.

– Нет, ты спроси, ты обязательно спроси! – уперся Похабин. И мужики тоже загудели: – Спроси! Спроси его!

– Ну, ладно, – согласился Иван. – Тогда спрашиваю. Чего вот было три дня назад?

Мужики засмеялись, Похабин

смущенно потер голову:

– Ну, как… Приходил тут один дьячок… Пропили мы с ним серебряное яблоко от потира. Ну, дьячок и начал плакать, как де теперь пойдет к службе? Хорошо, случились рядом хорошие мужики, мы яблоко выкупили… – Снова удрученно потер рыжую голову: – Ну, и пропили во второй раз!

Хорошие мужики восхищенно засмеялись.

– А год назад? – спросил Иван.

– А чего ж… И это помню… Память у меня чрезвычайная… Изба год назад горела. Тут рядом. Точно! – он странно глянул на мужиков. – Совсем рядом горела изба, нас всех вытолкали, я в снег упал. Очнулся, гляжу, все бегают и одно кричат: «Воды! Воды!» Мне дивно на сердце стало, я сказал: «Винца мне!»

– Было, было такое! – восхищенно подтвердили хорошие мужики.

– Ну, а три года назад? – прищурился Иван.

– Ой, барин, не спрашивал бы… Три года назад отречься хотел от Господа. Вот свят крест, хотел отречься, такая стояла в сердце печаль. А известно, чтобы отречься, надо пойти на перекресток в полночь. Я и пошел. Да свалился в канаву, пьян был, чуть телега не задавила. Тем и спасся, не погубил душу.

Вот хорошие мужики, решил Иван. И Похабин совсем хорош. Вольные люди. С такими и пойду по дорогам, научусь какому ремеслу. Где ось подправлю, где землицу вспашу. На паперти кусок хлеба протянут, от хлеба не откажусь. Не чувствуя вкуса, пожую. Винца доброго двойного, может, и не удастся попить, но простого, дай Бог, всегда нацедят.

Сопливый мальчишка в длинной рубашонке, сопя, приоткрыл дверь, любопытствуя, стрельнул черным глазом в щелку.

– Кто таков?

– Дитя мое, – заробел один из мужиков, кажется, Мишка Серебряник.

– Звать как?

– Ваня.

Еще один мальчишка, так же сопя, любопытствуя, глянул в щель. И еще один. Много их скопилось за дверью. Совсем как взрослые перемигивались, толкались локтями, хихикали.

– А то чьи дитяти?

– А все мои.

– Каждого как звать?

– Так я ж говорю, Ваня.

– Каждого?

– А то!

– Да зачем так?

– Чтоб не путать.

Хорошие мужики, расслабленно подумал Иван, совсем простые. Может, с ними и пойду по дорогам. А то так останусь в этом селе… Такое село, что тут чудес не бывает… Срублю домишко, Ванек начну плодить. Всех назову Ваньками. Чтоб не путать. Потому что так народ делает.

Задумался, загрустил. И негромко донесло издалека грустную песенку.

Не ходи подглядывать, не ходи подслушивать игры наши девичьи…

Разволновался вдруг. Поднял голову, обеспокоено оглядел мужиков. Им ведь не идти на край света. А мне?… – попытался вспомнить. Мне идти?…

Вспомнил! – и ему не идти. Он ведь сбежал от чугунного господина Чепесюка, сбежал темной ночью.

Каждый час разделяет в пространстве его, секретного дьяка, и строгого господина Чепесюка.

Вдруг рассердился.

Это уже винцо начало в нем играть.

Никаких этих погостов, никаких папертей! Догоню господина Чепесюка, со строгим господином Чепесюком пойду до края земли, проверчу дырку в хрустальном своде, жахну из пищали по ожиревшим китам! Пусть мир качнется. А осколочек хрустального свода привезу сенной девке Нюшке. У доброй соломенной вдовы есть хирамоно, халат с необыкновенными растениями, а у бедной девки Нюшки, кроме злого младшего братика, совсем ничего нет. А там…

Сладко заныло сердце.

Чувствовал, что грех так думать, но не мог. Не ходи подглядывать… Чувствовал, что вот совсем не надо так думать. Не ходи подслушивать… Это винцо во мне кипит, понимал, это мелко тешатся бесы, но остановиться не мог. Игры наши девичьи… Еще строже, даже грозно стал поглядывать на якобы смутившихся хороших мужиков, а рыжего целовальника Похабина, не в свою очередь потянувшегося к штофу, даже по руке ударил. В Якуцке, строго решил, первым делом повешу на воротах ближней избы статистика дьяка-фантаста! И услышал, как самонадеянно объясняет Похабин:

– И остров такой – Китай…

– Почему остров? – удивился кто-то.

– А водой окружен, – не растерялся Похабин.

– Почему ж караванами ходят в Китай?

– А плавают… Это плавающие караваны, – объяснил Похабин, ничуть и никого не смущаясь, будто и правда был чахотошный. – Там все плавают… И зверь-верблюд, и собаки, и купцы. Прямо вот так подошел и сразу поплыл.

– Да куда подошел?

– К акияну.

– Ты ополоумел, Похабин!

– Кыш! – грозно сказал Иван, требуя внимания. – А вот говорите, кто из вас, сибирских собак, встречал маиора Саплина? Неукротимый маиор, небольшого роста, но ходок!

Все почему-то посмотрели на Похабина.

– Это что ж за маиор такой?

– Самый геройский, – объяснил Иван. – Неукротимый. По своей воле и по приказу государя пошел в Сибирь искать гору серебра. – И добавил, подумав: – Гордый маиор.

– Так гордый что, – дерзко сказал Похабин. – Гордых много на кладбище.

От такого ответа Иван почему-то сразу упал духом.

Нет, подумал, не вернусь к господину Чепесюку, лучше пойду по дорогам. Однажды встречу богатую коляску, а в коляске добрая безутешная соломенная вдова… Не узнает!… Чуть не заплакал: добрая соломенная вдова не узнает ведь не кого-нибудь, а его, Ивана!…

На оловянное блюдо с груздями садились мухи, тут же взлетали, дразнясь. Иван попытался одну схватить в ладонь, но промахнулся. «Однако вижу, что не только комарами богатейший ваш край». Хорошие мужики сразу насторожились, а рыжий целовальник незаметно подмигнул одному – очень наглому, в потной рубашке, голову обвязавшему бабьим платком.

– А чего ж, барин? Мы терпим. – Кто-то из мужиков встал, подошел к двери, осторожно выглянул за дверь и вернулся к столу. – Оно, конечно, пустой край, но терпим. Зато в стороне от дорог. И проезжих мало. Зачем корить-то?