Секретный дьяк

Прашкевич Геннадий

– А бил кого?

– Меня, – уважительно ответил Похабин.

– А и ты, выходит, шумел?

– Не шумел. Тебя останавливал. – Ухмыльнулся понимающе: – Ты, барин, сильней, чем на вид кажешься. Если не попьешь, можешь тягаться с кем хочешь. Я ведь говорил, что скоро начнутся совсем дикие места. А когда идешь по диким местам, надо быть уверенным в своем соседе, барин. Коль не уверен в соседе, с таким лучше не ходить. Кому охота наткнуться по чужой дурости на стрелу, на нож, а то просто блудить в тайге? Я тебе говорил, я Сибирь знаю. Меня Сибирь сделала богатым. Я, барин, когда вернулся в Россию с богатою мяхкой рухлядью, сразу решил, что теперь тихо, хорошо заживу.

Только как? Отца нет, и матери нет, и три брата убиты на свейской войне. Да еще барин клетовский. Ишь, вспомнил, что еще мой дед бегал от него, от дурака. И правильно бегал, если бегал. На воле просторней. Я из-за того клетовского барина впал в тоску. Сильно запил. Тоска. Знаешь, наверное. – Похабин перекрестился. – В Сибири думал: вернусь в Россию, все будет хорошо. Сколько служб нес, столько и мечтал: в Россию вернусь, припаду к земле. А вернулся, в деревне пусто, и не на кого опереться. Кто врет, кто пьет. Неужто везде так?

И повторил:

– Такая тоска, барин… У русского человека она ведь особенная. Коряка, к примеру, заставь умыться, он все равно так сильно не затоскует. Ни коряк, ни одул, ни камчадал, ни какой-нибудь там шоромбоец, – все они не знают русской тоски. У них все по-своему. Олешки мекают, детишки кричат, поземка метет – им от того только радостно. А если заскучает коряк, или одул, или те же камчадал и шоромбоец, если темно и душно им покажется жить, они вскочат на нарту, поедут и убьют соседа. То же и нымылане, и чюхчи. Я разных, барин, в жизни встречал дикующих, знаю их тоску. А наша русская тоска, барин, она вся изнутри, она ни от чего внешнего не зависит. Хоть молнии, хоть тьма, хоть ты в грязи лежишь, если нет в сердце тоски, сердце русского человека чувственно радуется. Пусть нет у тебя ни крыши, ни харчей, ни питья, пусть подвесят тебя на дыбу, отнимут бабу – русский человек все равно от этого не в тоске, он просто страдает. Но однажды в самый добрый солнечный день, барин, среди радости, среди чад милых, на берегу веселой речушки, на коей родился, среди воздвиженья, радости, хлопот и многих дел, вдруг как колесико какое съезжает в твоей голове, и вот – затосковал русский человек, затосковал страшно!…

– Знаю! Молчи, Похабин!

Похабин покивал, но было видно, что он не слышит Крестинина. И, может, даже не видит неба над головой. И вообще не врал: есть у него какое-то повеленье свыше. Этот дойдет, невольно подумал Крестинин. Этот до самой Камчатки дойдет. А раз сам дойдет, значит, и меня дотащит.

А Похабин наклонился загадочно и снизил голос:

– Я, барин, как узнал, что ты идешь в сторону Камчатки, так все во мне вздрогнуло. Так сразу и решил: коль не врет такой хороший барин, пойду с ним до конца.

– Ну, а коли так… – хрипло спросил Иван. – Ну, а коли так, то почему в той деревне хотел меня обобрать?

– Так то привычка, барин. Ты же с виду, как бы это сказать, глуп… Но, конечно. исключительно с виду… Я так сперва и подумал: вот совсем глупый барин.

– А получилось – нет?

– А получилось нет.

– Ну, обобрали, ладно. А зачем повезли к господину Чепесюку?

– Ну, как? Продать решили. Зачем теряться? Ты многих у нас обидел. Тому же Мишке Серебрянику чуть не вынул глаз. Хорошие мужики обиделись. Решили, ты бежишь от какой службы. Может, решили, боишься идти на войну.

– Так кончилась же война?

– Какая разница? Одна кончилась, другая начнется.

– Типун тебе на язык!

– Да почему? Слухи ходят, что пойдут русские в Персию. А то и еще куда. Пока порох есть, почему не воевать? Так и решили хорошие мужики, что ты, барин, беглый, войны боишься. А мы слышали, что

движется казенный обоз в сторону Сибири. Вот и повезли тебя. Думали, предадим беглого барина закону. И нам хорошо, и барина пристроят к какому делу. Кто ж знал, что так повернется? Знали бы, не повезли. Знали бы, бросили в канаву.

– Застудился бы, умер…

– Так ведь сколько людей в России каждый день застуживаются да умирают. Одним больше, другим меньше.

– Ни на что у тебя, Похабин, нет разницы, – укорил Иван. – Я от души вас поил винцом, а вы обобрать решили.

– А ты, барин, как? Ты меня мордой ткнул в соленые грузди!

– Так я обиделся.

– И хорошие мужики обиделись. Они же не бить хотели тебя, а так… Поучить слегка… Видят, что глупый барин, почему не поучить? А потом, я же говорю, слышали, что идет казенный обоз. Вот и решили – сдадим барина. Беглый, наверное, скрывается от войны.

Иван застонал, схватившись за голову. Вспомнил, будто издали отчетливо прозвучало:

Не ходи подглядывать, не ходи подслушивать игры наши девичьи…

Что ж это такое? Как жить?

– Ты не свисти, барин, в свисте нет правды. – Похабин понизил голос: – Я тебя никак не пойму. Говоришь, что всем заправлять должен, а заправляет всем господин Чепесюк. Почему так?

Не ожидая ответа, сам ответил:

– А я знаю, почему. Тебе не то, что власть, тебе шкалик в руках удержать трудно.

Прибавил, подумав:

– К Якуцку сделаю тебя человеком.

– Не смей, – прохрипел Иван.

– Если ты даже умрешь, барин, то умрешь человеком, и на моих руках.

– Не смей, Похабин!

– Мне сам господин Чепесюк тебя поручил.

– Замолчи, пожалей меня, Похабин.

– Да потому и говорю всю правду, что жалею.

– А винцо прячешь… – горько протянул Иван.

– Ага, винцо прячу, – кивнул Похабин, и твердо пообещал: – И впредь буду прятать.

Помолчали.

Скрипела ось, взволнованно вскрикнула на обочине птица. По голосу крупная, а в кустах не видно.

– Может, бумагами займешься, барин?

– Какими еще бумагами?

– Ну, как. Пишут…

– Кто пишет?

– Да люди…

– Да с какой стати?

– Ну, как с какой? Ты круто берешь. За Тобольском помнишь острог? Каменный, стоит на горе, как гнездо чудное. А при нем монастырь. Я-то думал, ты в возке будешь отлеживаться, ведь перед тем весь вечер прощались с приказным дьяком. С лавки на лавку прыгали, языки показывали друг другу, сильно были веселые. Ан нет. Перед самым монастырем тебя, барин, как специально снесло с возка. Ворота большие, тесовые. На створах прибиты кресты. Тихо кругом, печально, в келье особо задумчивые монахи похлебку из одной чашки хлебают. А ты ударил ногой и закричал неистово – «Открывай врата!» – «Не твои те врата, – смиренно ответствовали старцы. – Те святые врата». А ты им в голос: «Врете, мол, старцы! Какие святые? Совсем тесовые!» И в неистовстве с петель те врата чуть не сорвал…

Иван горестно застонал.

– Потому люди и пишут, – понимающе покачал головой Похабин. – Так издавна ведется, что один человек шумит, а другой на него пишет. Один человек счастливо продолжает путь, а другой жадно пишет начальству. Вот господин Чепесюк не простой человек. Я сам видел: строгий господин Чепесюк за небольшие, но деньги, скупал почту у ямщиков. А потом выбрасывал, чтобы тебя спасти. А я некоторое, видишь, подобрал. Не мало накопилось, а, барин? – Похабин показал несколько пакетов.