Секретный фарватер (ил. П.Павлинова)
Шрифт:
Все! Курт встал из за стола.
Убейте их, мой фюрер!!!»
Глава пятая
СТАРОЕ СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ
Двери за ним захлопнулись. Александр постоял на тротуаре, подняв голову, глубоко, с наслаждением дыша. Сентябрьское небо щемяще сине. Просто скулы сводит от этой синевы. Но все пьешь ее, пьешь — глоток за глотком!
И оно — небо — очень высокое. Конечно,
От просторной Невы уже тянет осенней прохладой.
Чувство у Александра такое, будто он выбрался наконец наверх из духоты подводной лодки.
Только что в управлении ему дали возможность прослушать запись «доноса из могилы».
— Разгадка тайны — награда храброму! — в приподнятом тоне сказал генерал.
Прослушивание длилось более часа. И это был нелегкий час.
— Не рано ли выписался из госпиталя? — Прощаясь, генерал с беспокойством заглянул молодому пограничнику в глаза.
— Нет, я здоров, товарищ генерал.
Но, выйдя из управления, Александр никак не мог «раздышаться». Голова гудела, как сталь обшивки под ударами пневматических чеканов.
Хотелось бы обменяться с Грибовым впечатлениями, но профессора дома нет — Александр звонил ему из управления.
Как же провести остаток дня?
Кино? Стадион?
Рывчун усиленно приглашал Александра на стадион.
— Мы, самбисты, — говорил он, — выступаем в девятнадцать двадцать. Я, знаешь, немного волнуюсь. На границе почему то не волнуюсь, а тут волнуюсь. И вроде бы я спокойнее, когда ты рядом. Ты ведь везучий!
Александр усмехнулся. Везучий! Вот и шубинское прозвище унаследовал. Смешно, конечно, но все же лестно.
Девятнадцать часов! Время еще есть.
Он проводил рассеянным взглядом чайку, которая пересекла Неву, почти касаясь поверхности воды крыльями. Похоже, будто нищий проворно проковылял на костылях…
Очень медленно, без цели, лейтенант двинулся вдоль набережной, погруженный в свои мысли.
Он думал о том, что отцы, даже мертвые, продолжают идти рядом с сыновьями, заботливо предостерегая их от всего плохого и поощряя на все хорошее. На плече своем почти физически ощущал сейчас тяжесть руки — сильной и доброй…
О! Был бы жив гвардии капитан лейтенант, сколько бы порассказал ему сегодня Александр! Изменив своей теперешней солидной сдержанности. Снова превратившись в болтливого восторженного юнгу, который, рассказывая, нетерпеливо засматривал в лицо командиру, ожидая одобрения.
А гвардии капитан лейтенант удивлялся бы, вставлял реплики или поощрительно кивал головой, широко улыбаясь.
«Так, значит, радист имперской канцелярии выходил в эфир?» — спросил бы он.
«Мы думаем так, товарищ гвардии капитан лейтенант. В положенный час и на условленной волне…»
Над миром, содрогавшимся от последних залпов, печально звучала песенка гамбургских моряков:
Ответа с моря не было…
А Третий райх уже трещал по всем швам. Стропила прогибались. Пол качался под ногами.
В этом месте рассказа гвардии капитан лейтенант, наверно, немного посмеялся бы:
«Доктор то, доктор! Сам себя, выходит, перехитрил?»
Пучеглазый, с оттопыренными ушами, доносчик выглядел в этой ситуации совсем как тот дурень из сказки, который рыдает на свадьбе и приплясывает на похоронах.
Его тревожило здоровье фюрера, когда тому осталось жить считанные часы.
Он разоблачал Цвишена в стремлении сторговаться с англичанами и американцами, но об этом мечтали и там, наверху: Геринг, Гиммлер, Дениц — все, кто готовился заменить Гитлера.
Да, доктор Гейнц оторвался от действительности. Слишком долго странствовал в потемках.
А за политическую отсталость полагалась пуля в затылок.
«Мертвый писал мертвому!» — глубокомысленно сказал бы Шубин.
Наверно, Гитлер уже не раз вытаскивал из ящика стола пистолет и задумчиво рассматривал его, примериваясь, как будет вкладывать в рот, столь много лгавший доверчивым немцам и всему миру.
И Гиммлер, отрываясь от мыслей о сделке с янки, осторожно трогал языком зуб, в дупле которого вместо пломбы была капсула с цианистым калием.
А если прищуриться, то можно даже различить очередь вдали, торопливо выстраивавшуюся к виселице в Нюрнберге, — согбенные, дрожащие призраки былого могущества и беспредельного самомнения Третьего райха.
Но всех опередил доносчик Гейнц.
Со скрученными назад руками, в разорванном кителе, он сделал несколько последних шагов по узкой, сужавшейся к носу палубе. Сзади Венцель и Курт волокли балластину.
Выстрел в затылок!
«Следующий!» — крикнули за тысячи миль от шхер.
И Гитлер поднялся на дрожащих ногах со стула в своем бункере под развалинами Берлина…
Кое кто из позднейших его апологетов пытается нахлобучить ему на голову терновый венок. Гитлер, мол, как герой, решил погибнуть под развалинами.
«Нет, — сказал бы Шубин, широко улыбаясь, — просто не хватило билетов на обратный проезд!»
Под монотонное, сводящее с ума повторение начальных тактов «Ауфвидерзеен» — море по прежнему не откликалось! — завершался распад государства и распад личности.
25 апреля был заключен в бункере мистический, предсмертный брак Гитлера с Евой Браун.
В тот же день на севере Италии партизаны перехватили его друга и соперника Муссолини. Гитлер успел еще зябко поежиться, узнав из радиоперехвата, что «преемника цезарей» после расстрела подвесили вниз головой на виселице.
А Третий райх продолжал нестись стремглав за «Летучим Голландцем» — к своей неизбежной гибели, на камни, прямо на камни!
Да, картина, косо висевшая в кают компании «Летучего Голландца», имела многозначительный — пророческий смысл!