Секретный ключ
Шрифт:
– А это вообще… что?
– Филе трески с овощным муссом, украшенное креветками и резаным кервелем.
– Ух ты, как сложно.
– А ты попробуй.
Папа окинул меня недоверчивым взглядом и сел за стол.
Я несколько недель копила деньги на ингредиенты. Я в буквальном смысле заработала их своим потом: папа давал мне карманные деньги за то, что в выходные я помогала ему перекапывать компост. Но оно того стоило – у каждого должен быть шанс попробовать что-то изысканное, правда?
Уставившись в тарелку, папа крутил вилку в руках, явно подыскивая подходящие слова. Но, видимо, так ничего и не придумал.
–
– А Пуаро говорил, что у англичан нет национальной кухни, у них есть только еда, – сказала я с улыбкой.
Папа застонал при упоминании моего любимого детектива. Я так много говорю об Эркюле Пуаро, что он стал для папы чем-то вроде красной тряпки.
– Опять ты про книги, Агата! Знаешь ли, не всё, что говорит Пуаро, является истиной в последней инстанции.
Я проигнорировала это замечание и поставила перед отцом блюдо с рыбой и овощами.
– Bon appetit! [3] – сказала я с улыбкой, и мы принялись за еду.
Что-то было не так. Вообще не так. Я посмотрела на папу. На меня произвело сильное впечатление то, как долго он смог сохранять невозмутимое лицо.
С моим языком творилось нечто страшное. Я никак не могла заставить себя проглотить филе, а когда всё-таки проглотила, то чуть не подавилась.
3
Приятного аппетита! (фр.)
– Кажется, я допустила ошибку где-то в переводе…
Папа тоже проглотил еду, из его глаз текли слёзы.
– Можно мне стакан воды?
Мусс отправился на помойку, а мы пошли покупать готовую еду – а именно рыбу с картошкой фри, благо в Лондоне их продают на каждом углу. На этот раз я решила не цитировать Пуаро, который отправлял это любимое англичанами блюдо в категорию «Сойдёт, если холодно, темно и нет ничего другого». Вряд ли папа счёл бы это забавным. К тому же, если честно, мне нравилась рыба с картошкой.
Наши животы урчали от голода, пока мы несли еду домой. Блюдо было съедено в блаженном молчании. Я наслаждалась хрустящим тестом, мягкой рыбной мякотью под ним, солоноватыми сочными ломтиками картошки. Я готова признать, что и Пуаро может ошибаться.
Пока мы ели, папа расспрашивал меня про учёбу, но мне не хотелось говорить ни о школе, ни о ФФ, ни о директоре, ни о том, как я отключилась на химии. Вместо этого я спросила, как прошёл его день.
– Как поживают цветники?
– Нормально, – ответил папа, жуя рыбу.
Я вспомнила, что читаю сейчас очень интересную книгу.
– А у тебя растёт дигиталис?
– Если ты имеешь в виду наперстянку, то да – около моста.
– А аконит? – Я съела кусочек картошки, не глядя на папу.
– То есть борец? Смотрю, ты знаешь много латинских названий… Да, на лугу есть несколько, но я не позволю ему разрастаться. Впрочем, пчёлы его любят.
– Ага. А белладонна?
– Белладонна? – Он нахмурился, поняв наконец, в чём дело. – Наперстянка,
Я покраснела. Ну вот, расколол! Ведь прямо сейчас в моей сумке лежали «Ядовитые растения Британских островов».
– Мне просто интересно, – сказала я невинным голосом.
– Я знаю, родная, я знаю. Но я беспокоюсь за тебя. Мне не нравится это твоё нездоровое увлечение. Мне тревожно, что ты совсем не живёшь в реальном мире.
Я вздохнула. Мы это уже обсуждали, и не раз. Папа говорил о реальном мире так, будто это какое-то место, где я никогда не бывала. Он волновался, что я живу в мире грёз, что мне интересны только книжки про убийства.
Впрочем, так оно и было.
– Я помою посуду, – быстро сказала я, чтобы сменить тему, и посмотрела на гору кастрюль, дуршлагов и бесчисленных мисок, в которых готовила своё кулинарное недоразумение.
Может, в другой раз.
– Я помою, Агата, сегодня моя очередь, – сказал папа. – Ложись спать. У тебя усталый вид.
– Спасибо. – Я обняла его, вдыхая запах отутюженной ткани и дегтярного мыла, а потом побежала к себе наверх.
Когда мы только переехали в Дом садовника, я сразу решила, что буду спать на чердаке. Мама говорила, что для меня это идеальное место – высоко-высоко, чтобы всё видеть. Как дежурный матрос на носу корабля. Тогда мне было всего шесть лет, и мама была жива. До этого мы теснились в квартирке на севере Лондона, и папа каждый день ездил в Гайд-парк на велосипеде. В то время он был младшим садовником и только набирался опыта. На подоконниках в нашей квартире вечно что-то росло: на кухне – помидоры, в ванной – орхидеи (вперемежку с бутылочками шампуня и геля для душа)…
У моего чердака скошенный потолок и маленькое окошко. Оно находится ровно над кроватью, и в безоблачную ночь мне видны звёзды. Иногда я белым маркером отмечаю на стекле их положение – Большая Медведица, Орион, Плеяды – и наблюдаю, как они скользят по ночному небу.
Половицы укрывает разноцветный коврик, чтобы не мерзли босые ноги по утрам: у нас нет центрального отопления, и по дому часто гуляют сквозняки. Впрочем, сейчас июль и тепло. А этот день и вовсе выдался невыносимо жарким, поэтому я приподнялась на цыпочках и открыла окошко, чтобы впустить немного прохладного воздуха.
Моя одежда висит на двух вешалках-рейках, стоящих на полу. Папа копит деньги на шкаф, но мне нравится, когда вся одежда на виду.
На стене висит постер фильма «Завтрак у Тиффани» с Одри Хепбёрн в чёрном платье. Рядом с ней – портрет модели по имени Лулу. Над кроватью прикреплена большая фотография Агаты Кристи, которую мне подарил Лиам на день рождения. На противоположной стене – карта Лондона.
Не могу сказать, что в моей комнате царит беспорядок. По крайней мере, я не считаю это беспорядком, хотя папа наверняка бы со мной не согласился. Просто вещей очень много, а места – мало. Так что повсюду лежат виниловые пластинки, книжки, а в углу примостился бюст королевы Виктории, который я нашла в мусорном контейнере. Правда, иногда папа заставляет меня наводить тут порядок.