Секретный узник

Парнов Еремей Иудович

– Как у нас дома с продуктами, девочка?

– Надо молока купить, немного масла, и кофе весь вышел.

– Пойдем-ка в магазин!
– решает Роза.
– И сладкого чего-нибудь купим!

– Вдвоем?
– удивляется Ирма. Продуктовые магазины - ее сугубо личная компетенция.
– Я и одна сбегаю.

– Просто погулять захотелось.

– Погулять? В такую-то погоду!

За окнами неистовствует норд-вест. В воздухе несутся обрывки бумаги и тучи пыли. Временами на мостовую обрушиваются косые пулеметные струи не то дождя, не то града.

– Мы быстро, - решительно

кивает Роза.
– Магазин же за углом.

Она надевает плащ с капюшоном, берет хозяйственную сумку и зонт. Ирма натягивает на плечи зеленую спортивную курточку. Застежка-молния перерезает ее, как железнодорожная колея озимое поле.

Ирма, как всегда, выскочила из подъезда первой и тут же увидела на противоположной стороне улицы две неподвижные фигуры в черных резиновых плащах.

– Мама, смотри, - тихо сказала она.

Это что-то новое, подумала Роза. Они даже не скрываются.

– Не обращай внимания, девочка, - сказала она, взяв дочь, словно та все еще была маленькой, за руку.

Но сама внутренне насторожилась. У большой зеркальной витрины, где с крючьев свисали красно-желтые мясные туши, она остановилась. Те двое шли за ними.

– Давай постоим здесь, Ирма, - тихо сказала она и быстро повернулась к гестаповцам лицом.

– Осторожно!
– еле слышно шепнула Ирма.
– Пусть они пройдут мимо, и тогда кто-нибудь из нас войдет в магазин.

Но гестаповцы и не думали проходить мимо.

– Добрый день, - сказал один из них, тщедушный и рыжий, с кровяной бородавкой на носу.
– Мы как раз собирались нанести вам визит. Потрудитесь, пожалуйста, возвратиться домой.

– А кто вы, собственно, такие?
– спросила Роза, хотя прекрасно знала, с кем имеет дело.

– Не привлекайте к себе внимания, - гестаповец, казалось, не расслышал вопроса.
– Идите домой.

– Но на каком основании?..

– Идите, идите, - безучастно закивал он: - И не надо подымать шума. Это может вам только повредить.

Роза пожала плечами и, еще крепче стиснув руку дочери, пошла обратно. Гестаповцы следовали за ними в некотором отдалении. Но как только женщины вошли в подъезд, они заспешили. По лестнице поднялись уже бегом.

Роза открыла замок и хотела войти в квартиру, но рыжий гестаповец удержал ее за локоть и кивнул напарнику. Тот молча оттеснил Розу и вошел первым.

– Прошу вас, фрау, - сказал рыжий.
– И вы, фройляйн.

– Предъявите свои документы, - обернулась к нему Роза, войдя в переднюю.

– Пожалуйста, - он достал удостоверение и раскрыл его перед ней.

"Государственная тайная полиция, - прочла она.
– Пауль Шнейдер, следователь".

– Что вам нужно от нас?
– Роза поставила сумку и зонт, но плаща не сняла.

– Пройдите в комнату, - сказал Шнейдер.

Роза и Ирма направились в столовую, где их уже ждал, прислонясь к подоконнику, другой гестаповец.

– Вы должны вручить мне все письма, которые получили от мужа из тюрьмы.

– Добровольно я ничего вам не дам, - отчеканила Роза и села на диван. Ирма расстегнула молнию и опустилась рядом с ней.

– Хорошо, - сказал Шнейдер.
– Приступим. Пройдите в ту комнату, кивнул он напарнику.
– Дайте

мне ключ от шкафа, - он требовательно протянул руку, - чтобы не пришлось ломать.

Ирма медленно поднялась, подошла к маминому рабочему столику и достала ключ.

– Зачем вы хотите забрать у нас письма отца?
– тихо спросила она. Сначала забрали его, а теперь письма. В них наша последняя радость. Мы их перечитываем каждый день. Ну для чего они вам?

– Могу вам ответить со всей определенностью, фройляйн, - гестаповец отпер шкаф и выдвинул ящик.
– Я прочел копии этих писем и скажу вам, что они должны быть конфискованы. Мы просто обязаны предотвратить их опубликование. Если бы эти письма стали вдруг достоянием общественности, они бы произвели просто ошеломляющее впечатление.

– Отчего же?
– Роза насмешливо подняла брови и губы ее сделались вдруг злыми и тонкими.
– Даже допуская, что письма могли бы быть преданы огласке, я не понимаю, чем они могли так вас напугать! Они же прошли гестаповскую цензуру и контроль органов юстиции. Все, что считалось в них мало-мальски предосудительным, было залито тушью. Почему же вы теперь спохватились? Чем вас пугают письма моего мужа?

– Меня они не пугают, - гестаповец работал быстро и аккуратно, едва касаясь пальцами вещей, словно профессиональный карманник. Он осмотрел шкаф за какие-нибудь три минуты, оставив все в безукоризненно первозданном виде. Забрал только бумаги: записи, письма, даже открытки.

– Выходит, что нас лишают теперь переписки, - Роза еще глубже закусила губы.

– Отчего же?
– гестаповец перешел к ее столику.
– Все письма вашего мужа, адресованные вам и фройляйн, будут поступать теперь в полицию. Об их получении вас уведомят, и вы, конечно, сможете их прочесть. Письма же останутся у нас. Мы будем аккуратно собирать их и сохранять.

– Я закончил, - сказал, появляясь в дверях, второй гестаповец.

– Сейчас, - отозвался Шнейдер и присел над нижним ящиком.

...Когда обыск был закончен и гестаповцы ушли, Роза бросилась на диван и, уткнувшись лицом в вышитую подушку, разрыдалась.

Ирма стала на колени, обняла, прижалась щекой к вздрагивающему ее плечу. Но Роза уже не могла остановиться. Сказалось все: и невылитая горечь этих страшных лет, и тревога последних дней, когда она всюду чувствовала на себе чужие враждебные глаза, утраты, унижения и постоянная нервная напряженность. И писем ей было безумно жаль, как будто вместе с ними отобрали у нее еще одну частицу надежды. И дело было не только в письмах, но и в том, как их у нее взяли. Перед глазами все мелькали длинные и чуткие, как у пианиста, пальцы гестаповского следователя. Это был обыск беспощадный по краткости и красоте, жуткой красоте, которой наделяет природа ядовитых животных. Роза подсознательно почувствовала здесь ту же безукоризненную, изощренную манеру профессионала, которая чудилась ей все эти дни. И это ее, кажется, доконало. Она физически ощущала, как эти бесцветные, в рыжих отметинках радужки, эти напряженные остановившиеся зрачки сверлят ей спину. В мысли, что плюгавый мозгляк с кровяной бородавкой все это время ее преследовал, было что-то бесконечно противное и унизительное.