Секреты мироздания
Шрифт:
б) передача этих изменений наследственностью;
в) борьба за существование, при которой неизменные, или в невыгодном направлении измененные индивидуумы гибнут в большем числе, чем измененные в благоприятном смысле.
И как результат всего этого:
г) выживание приспособленнейших.
Таким образом, в каждой из указанных областей действуют три необходимых фактора: изменчивость, наследственность и отбор (в первом случае — искусственный, во втором — естественный). Эти три фактора, по мысли Дарвина, являются движущей силой в образовании биологических видов.
Дарвин и думал, что он вывел и объяснил причину происхождения и многообразия органического мира. Однако критический анализ дарвинизма, выполненный Данилевским, привел его к следующим неопровержимым результатам:
— размеры изменчивости домашних животных и культурных растений нельзя прямо
Причем все известные факты говорят за то, что при одичании организмов, прежде прирученных или культивированных, они возвращаются к своему дикому типу (гл. III).
Заключение Дарвина о том, что изменчивость диких животных и растений по сравнению с домашними во столько раз сильнее, во сколько природа могущественнее человека, есть чистейший софизм (гл. III).
— Необходимо строго различать то, что относится к домашним организмам от того, что относится к диким; и помнить, что искусственный отбор состоит ни в чем ином, как в устранении скрещиваний, то есть в том, что животным и растениям, представляющим известные свойства, не дают смешиваться с другими организмами того же вида.
…Скрещивание — и это главное — должно сглаживать, уничтожать все, что неопределенная изменчивость могла бы произвести, если даже допустить полную ее безграничность. Посему нет и не может быть никакой аналогии между искусственным отбором и отбором естественным (гл. VIII и IX).
— Никакие известные факты не показывают, чтобы в естественном состоянии изменения организмов когда-нибудь переходили границу вида (гл. IV) и точно так же наиболее значительное из известных изменений — изменения домашних животных и культурных растений — не переходят этой границы (гл. V).
— Естественный отбор не существует, не существовал и существовать не может. Отбор есть не что иное, как именно устранение скрещиваний. Казалось бы, что если бы Дарвин, так много рассуждавший об отборе, только принял на себя труд дать ему точное и строгое определение, то он не мог бы не увидеть, что отбора в природе нет и быть не может (гл. IX).
Все мои возражения, — говорит Данилевский, — против Дарвинова учения о отборе, основанные на том, что сколь бы предполагаемыми индивидуальные изменения сами по себе полезны ни были, они должны поглотиться скрещиванием очень скоро после их возникновения, остаются в полной силе; и естественный отбор есть нечто совершенно мнимое, в действительности не существующее, основанное на неправильной аналогии с искусственным отбором, и из борьбы за существование никоим образом не вытекающее, хотя бы за этой борьбой мы согласились признать и те свойства, которыми в действительности она не обладает.
Борьба за существование составляет весьма важное начало для объяснения географического распространения животных и растений… но новых форм она производить на свет не может, то есть не может считаться фактором, аналогичным искусственному отбору, по той очевидной причине, что ей недостает того именно свойства, которое только и делает отбор отбором, то есть недостает способности устранять скрещивание (гл. IX).
Борьба за существование в дикой природе, согласно Дарвину и его последователям, соответствует искусственному отбору в мире домашних животных и растений. Однако в дикой природе этот фактор не действует как отбор, так как борьба за существование совершенно лишена для осуществления отбора таких свойств, как: крайняя интенсивность, непрерывность и единство направления (гл. VII).
Неустанная, неумолкающая, неумолимая борьба за существование есть только отвлеченная математическая формула, а не выражение действительности, в которой борьба то одним, то другим средством постоянно умеряется, и на более или менее продолжительный срок даже совершенно прекращается. То там, то здесь, то для одних, то для других существ наступают более или менее продолжительные перемирия, во время которых полученные преимущества, если даже допустить частные торжества и начинающиеся победы, теряются; и дело всякий раз приходится начинать снова, как вкатывание на гору Сизифова камня. То же действие должны иметь не только совершенные перемирия, но и всякое изменение в направлении и в объекте борьбы (гл. VII, XI).
Борьба за существование, без сомнения, существует и обращение на нее внимания естествоиспытателей
Что касается наследственности, то предмет этот, — говорит Данилевский, — хотя и самой первостепенной важности, слабее всех прочих элементов обработан Дарвином. Его работы по этому вопросу наполнены частностями, выводами и доказательствами некоторых второстепенных свойств, как, например, передача признаков в соответствующем возрасте, вопросы реверсии и атавизма; но сущность дела остается весьма шаткою и неясною. Я разумею под сущностью, в занимающем нас отношении, вопрос: усиливается ли, укрепляется ли наследственность с передачей признаков в течение долгого времени, то есть с увеличением числа поколений, в которых происходит эта передача, или нет? И в самом деле, это чрезвычайно затруднительная дилемма для Дарвиновой теории. Если принять, что продолжительность наследования не укрепляет передаваемых признаков, не усиливает их постоянства, — это значит лишить учение главной опоры. Как же тогда продолжительный отбор достигнет своей цели и зафиксирует происходящие изменения? В самом деле, пусть постоянно гибнут негодные формы (не соответствующие направлению, в котором идет отбор), — хорошие, однако же, никогда не размножатся, если давность не усиливает наследства. Если принять, напротив того, что постоянство передаваемых признаков усиливается с увеличением числа поколений, в продолжение коих происходит передача, — это значит вооружить коренные виды сильнейшим оружием в борьбе с происходящими уклонениями от его типа. Вид — старая форма — будет непременно передавать все свои признаки потомству, образовавшиеся же индивидуальные изменения будут передаваться весьма слабо, даже часто исчезать уже одними реверсиями [переходом в исходный тип], не говоря о других причинах. В самом деле, если бы признаки получали, с продолжительностью их передачи, все возрастающую степень устойчивости при наследственной передаче, то происходящие в видах индивидуальные изменения никогда не могли бы вытеснить коренной типической формы в борьбе за существование. Сколь бы ни было велико преимущество их в такой борьбе, они всегда имели бы в ней одну капитальную невыгоду, именно, слабую способность быть передаваемыми по наследству — в противоположность сильной к этому способности типических видовых признаков, имевших много времени укрепляться.
Из этой дилеммы Дарвину и не удается вполне и решительно выпутаться (гл. VII).
Таким образом, сам факт наследственности, если мы точно его анализируем, — говорит Данилевский, — если составим о нем ясное понятие, уже приведет нас к опровержению теории Дарвина.
Наследственность, по самой своей сущности, есть начало консервативное, сохраняющее тип, принадлежащий организму, так что наследственность и постоянство видов представляют один и тот же принцип, только различно выраженный. Если все видовые признаки неизменно передаются по наследству, то никакое случайное отступление не может удержаться наравне с ними и должно исчезнуть. Для того, чтобы новый признак мог остаться, он с самого начала должен явиться со всеми правами наследственности, следовательно, он должен соответствовать некоторой норме, должен, в силу какого-то закона, составлять исключение из числа тех колеблющихся отступлений от типа, которые, как показывает ежедневный опыт, беспрестанно появляются, но исчезают бесследно.
С положительно научной точки зрения виды и после Дарвина, как и до него, остаются для нас постоянными, неизменными в своей сущности, но только колеблющимися около некоего нормального типа, ибо таковыми оказываются они, насколько охватывают наши наблюдения (исторические и геологические) и наши опыты (культуры и гибридизации) (гл. XIV).
Напрасно учение Дарвина причисляют к числу теорий развития. Под развитием, — говорит Данилевский, — разумеется ряд изменений, необходимо одно из другого проистекающих, как бы в силу определенного, постоянного закона, хотя бы, в сущности, мы этой необходимости и не понимали, как на деле, действительно, почти никогда и не понимаем, а заключаем о ней лишь из постоянства повторения ряда. Так развивается бабочка из куколки, куколка из гусеницы и, вообще, всякий органический индивидуум из зародыша. Но ничего подобного у Дарвина нет. У него вместо развития по некоторому закону — накопление случайных, мелких изменений под влиянием не внутренней, а внешней причины, отвергающей одни принципы и принимающей другие.