Секреты
Шрифт:
Дарлинг увлеченно рисовала. Бумага у нее кончилась, и теперь она разрисовывала стены.
— Ой, Дарлинг, эти фломастеры не смываются!
— Но ведь ты говорила, что сюда никто никогда не заходит.
— Это правда. Но все-таки…
— Я хотела почувствовать себя Анной Франк. Она же разрисовала все стены. Поздравительные открытки с днем рождения, портреты нидерландской королевской семьи. Ведь она считала, что они действительно очень дорогие ей люди, верно?
— Так ты нарисовала Уильяма и Гэри? — сказала я, подходя ближе.
— Да нет же, глупышка. Я рисую тех, кто
Она нарисовала меня первой, в моей школьной форме, с огромной копной оранжевых волос и в лохматом пальто. У нее не было фломастера телесного цвета, так что лицо у меня вышло ярко-розовое. И вообще я предпочла бы, чтобы она изобразила меня не такой толстой, хотя и знаю: я действительно толстая. Я была похожа на большую рыжую свинью, извалявшуюся в грязи. Но все же мне было очень приятно, что она меня так любит и даже нарисовала мой портрет на самом видном месте. Конечно, она нарисовала и Нэн в изящном бело-золотистом костюме, с вскинутыми вверх руками и изогнутыми в сложном повороте ногами.
— Видишь, она танцует народный танец, — сказала Дарлинг. — И Пэтси тоже.
Пэтси была в розовом топике и брючках. Было трудно определить, где ее одежда и где кожа, но выглядела она очень миленькой.
Дарлинг нарисовала и Лоретту, она держала на руках очень большую малютку Бритни, почти такую же большую, как ее мама.
— Ну, это просто потому так, что Бритни я люблю больше, чем Лоретту, — объяснила Дарлинг.
Она нарисовала Вилли на велосипеде, хотя это было очень странное средство передвижения, одно колесо у него было гораздо больше, чем другое.
И это было все.
— А мама?
— Ее я не хочу. И вообще больше никого. Здесь все мои самые дорогие люди. А теперь ты, Индия, нарисуй своих на той стене.
Было очень странно рисовать прямо на белой стене. Сперва мне казалось это ужасной дерзостью, но потом я освоилась. Дарлинг я нарисовала первой. Может, это покажется хвастовством, но в рисовании я понимаю больше, чем Дарлинг. Знаю, что такое перспектива, ретуширование, как правильно провести линию, так что у меня люди выглядят реально. Я решила, что тактичнее не делать Дарлинг слишком реальной, и потому не нарисовала шрам на лбу, очки лишь обвела легким кружком, а волосы изобразила только что вымытыми и высушенными феном.
— Ой, как здорово я получилась! Это же супер! — воскликнула Дарлинг восторженно и повисла у меня на шее.
Я взяла красный фломастер, чтобы нарисовать ее пальто, но она выхватила его у меня.
— Нет, я хочу быть одетой в модели твоей мамы, Мойи Аптон, с головы до ног.
— У тебя нет вкуса, Дарлинг, — сказала я, но послушно «одела» ее в модели из маминой самой последней весенней коллекции.
— Ну, класс! Как прекрасно они у тебя получились! Может, станешь дизайнером, как твоя мама?
— Вот уж нет, благодарю покорно, — сказала я. — И не спорь, не то мигом соскребу с тебя все эти тряпки.
Но я закончила портрет Дарлинг очень бережно и аккуратно, даже придумала новый фасон балетных туфелек на высоких каблуках — знала, что они ей очень понравятся.
— Супер! — воскликнула Дарлинг. — Вот бы ты сделала такие
Я провела про себя короткую проверку. Папа провалился. Мама тоже. И Ванда, и все другие наши «помощницы». Марии здесь вообще делать нечего. Как и Бену. Даже о Миранде мне больше и думать не хочется.
— У меня есть еще только один любимый человек, — сказала я.
Нарисовала густую шапку темных волос, большие темные глаза, тонкое лицо и узкий подбородок…
— Анна Франк! — воскликнула Дарлинг. — Послушай, а почему ты не оденешь и ее в платья от Мойи Аптон? Она бы в них так шикарно смотрелась!
Я нанесла карандашом легкие контуры, но это было как святотатство — как если бы изобразить распятого Христа в футболке и джинсах. Поэтому я нарисовала Анну в черной кофте с маленьким белым воротничком и в клетчатой юбке. В одной руке она держала дневник, в другой — свою бесценную вечную ручку.
— Вот так! Дарлинг, а ты все еще ведешь свой дневник?
— Само собой. Я пишу и пишу ужасно много. Уже исписала почти весь твой альбом для рисования.
— Не беспокойся, я принесу тебе другую тетрадь. Скажи, а нельзя мне хоть одним глазком заглянуть в него, хоть немножко… ты не против?
— Нельзя, Индия. Мой дневник — заветная тайна. Лучше ты покажи мне свой.
— Я же не ношу его с собой, верно? Он спрятан в моей спальне. Ой, Дарлинг, пожалуйста! Только одну страничку.
— Ни словечка! Любопытной Барбаре нос оторвали! — засмеялась она.
— Даже при том, что мы лучшие подруги?
— Даже при этом!
— Ну, а если я подкуплю тебя? — сказала я, открывая сумку с лакомствами. — Копченые чипсы? Оливки? Изюм в шоколаде?
— Слушай, да это и правда похоже на вечеринку лунатиков, верно? Нам еще надо было запастись парой кассет с ужастиками.
— А мы сами будем рассказывать друг другу всякие ужасные истории с привидениями, — предложила я.
Мы грызли все подряд, усевшись рядом на раскладушке, однако нам все время приходилось помнить о разнице в весе. Я особенно остро ощущала, что мой вес практически вдвое превышает вес Дарлинг, но ей и в голову не приходило поддразнивать меня из-за этого. Я сочинила рассказ о женщине, в давние времена замурованной в стене собственного дома. Люди долго еще слышали, как она скребет стену ногтями. Тут я незаметно опустила руку и поскребла ногтями дощатый пол — Дарлинг в ужасе так и подскочила.
Потом она рассказала мне несколько взаправдашних историй про Терри и как он издевался над ней. Они были гораздо страшнее моих мелодрам.
Я давно уже до смерти хотела в уборную, но держалась, мне было неловко присесть над пустым ведерком — но потом им воспользовалась Дарлинг, тогда и я набралась мужества сделать то же. Потом мы легли обнявшись, сделав себе гнездышко из одежек и моего одеяла, и решили рассказывать друг другу самые неловкие и стыдные истории, какие только приключались с нами. У меня их было намного больше, чем у Дарлинг. Потом мы стали перебирать все наши самые любимые вещи и самые лучшие дни в нашей жизни. Я сказала Дарлинг, что день, когда я встретилась с ней, и был самым лучшим днем в моей жизни.