Секс и страх
Шрифт:
— Parum, inquit, tristis est (Он недостаточно печален)! — изрек Паррасий, глядя на пленника, стоящего в центре мастерской. Живописец позвал раба и велел жестоко мучить старика, чтобы заставить сильнее страдать.
Рабы начали истязать старика.
Присутствующие пожалели несчастного.
— Emi (Я его купил)! — возразил художник. Clamabat (человек кричал от боли). Его пригвоздили к кресту. Люди, окружавшие Паррасия, снова воззвали к его милосердию.
— Servus, inquit, est meus, quern ego belli jure possideo (Он
Тем временем он приготовил краски, порошки и закрепители, палач же, со своей стороны, развел огонь пожарче, накалил щипцы и взялся за хлыст.
— Alliga (Скрути его покрепче)! — добавил Паррасий. — Tristem volo facere (Я хочу добиться выражения истинного страдания).
Старик из Олинфа издал душераздирающий вопль. Услышав его, присутствующие спросили у Паррасия, к чему он питает большую склонность — к живописи или к пыткам. Он не удостоил их ответом. Напротив, крикнул палачу:
— Etiamnunc torque, etiamnunc! Вепе habet; sic tene; hie vultus esse debuit lacerati, hie morientis (Мучай его как следует, еще, еще! Прекрасно, держи его в таком состоянии, вот оно — лицо Прометея терзаемого, Прометея умирающего)!
Старик бессильно повис на кресте, рыдая от боли.
Паррасий крикнул ему:
— Nondum dignum irato Jove gemuisti (Твои стоны еще не похожи на стоны человека, преследуемого гневом Юпитера)!
Старик впал в агонию. Он простонал еле слышно, обращаясь к афинскому живописцу:
— Parrhasi, morior (Паррасий, я умираю)!
— Sic tene (Вот-вот, оставайся таким)!
Вся суть живописи — в этом мгновении.
ГЛАВА II РИМСКАЯ ЖИВОПИСЬ
В одном из диалогов Ксенофонта Сократ спрашивает Паррасия, в чем суть живописи. Сократ был приговорен к смерти в 399 г. до н. э. Ксенофонт написал свои «Воспоминания» в 390 г. до н. э. в Скилле.
Однажды Сократ пришел в мастерскую афинского художника (zographos) Паррасия. Греческое слово zographos означает «изображающий живое, живописец». По-латыни это artifex — тот, кто создает произведение искусства (произведение artificialis).
«— Скажи мне, Паррасий, — спросил Сократ, — что есть живопись (graphike)? He есть ли это изображение вещей, которые мы видим (eikasia ton oromenon)? Можно ли сказать, что вы изображаете с помощью красок выпуклости и впадины, светлое и темное, жесткое и мягкое, шершавое и гладкое, свежесть кожи и дряблость тела?
Ты прав, — отвечал ему Паррасий.
А когда вы хотите изобразить красивые формы (Kala eide), но не находите человека, в котором все было бы безупречно, не соединяете ли вы в одной модели черты нескольких, беря у каждой то, что в ней красивее всего? Не так ли вы создаете поистине прекрасное тело?
Да, именно так мы и поступаем, — сказал Паррасий.
Увы! — вскричал Сократ. — Значит, вы бессильны изобразить самое проникновенное, самое изумительное, самое трогательное, самое желанное и достойное изображения — состояние Души (to tes psuches ethos)? Неужто изобразить (mimeton) ее невозможно?
Но какими средствами изобразить ее, Сократ? — вопросил Паррасий. — Душа не обладает
Это не так! — отвечал Сократ. — Разве не замечал ты людские взгляды (blepein), выражающие благоволение, и другие взгляд ды, в другие моменты, в которых горит ненависть?
Да, это справедливо, — признал Паррасий.
И разве нельзя изобразить эти чувства через взгляды?
Ты совершенно прав, — сказал художник.
Когда люди счастливы или несчастны, лица (ta prosopa) друзей, которых волнует их счастье или несчастье, не походят на лица других, которым это безразлично, разве не так?
Клянусь богом, так! — ответил Паррасий. — Счастье озаряет лицо. Несчастье кладет на него мрачную тень, затуманивая взгляд (scuthropoi).
Значит, можно создать образ (apeikazein) через такие взгляды? — спросил Сократ.
Истинно так, — ответил художник.
Значит, величие и благородство, униженность и подобострастие, умеренность и воздержание, излишества (hubris) и то, что не имеет никакого отношения к красоте (apeirokalon), — все это отражается (diaphainei) на лице (prosopou), в позах и движениях (schematon) человека?
Ты прав, — сказал Паррасий.
Стало быть, необходимо запечатлеть (mimeta) эти вещи, — заключил Сократ.
Поистине, необходимо, — согласился Паррасий» (Ксенофонт, «Воспоминания», III, 10, 1).
Этот диалог между Сократом и Паррасием формулирует идеал древней живописи. Путь от видимого к невидимому делится на три этапа. Сначала живопись изображает то, что видимо. Затем живопись изображает красоту. И наконец, живопись изображает to tes psyches ethos (душевное состояние человека в какой-то ключевой момент его существования).
Как же изобразить невидимое в видимом? Как схватить движение душ в ключевой момент мифа? В дискуссии между Сократом и Паррасием есть множество слов, затрудняющих понимание. Слово prosopon означает у греков одновременно и лицо анфас и театральную маску (а также грамматические лица: «я» и «ты» — это греческое prosopa, этрусское phersu, латинские personae — «лица-маски» людей, которые говорят). Аристотель в своей «Поэтике» пишет: [1] «Взгляд перед последствием поступка — вот лучший othos. Например, взятие и пожар Трои, мертвые в царстве Гадеса. И лишь потом являются лица, движения, одежды, в соответствии ролью героя в действии, в миг ethikos — «ключевой» миг» (риме crucifixio, например, было ключевым моментом в рассказе о казни бога-назареянина).
1
Аристотель в своей «Поэтике» пишет… — Далее следует весьма «вольный пересказ» Аристотеля. В «Поэтике» «характер», ethos, определяется как важнейшая составляющая трагедии, объединяющая ее с живописью (гл. 6, 1450а); но проявляется характер прежде всего в «выборе» героя (последствия поступка здесь вторичны). «Души в Аиде» упоминаются как предмет т. н. «трагедий зрелища» (греческое opsis действительно может означать «зрение, взгляд», но в этом месте «Поэтики» (гл. 18, 1456а1) оно представляет собой конъектуру, т. е. исправление рукописного текста). «Трагедии зрелища» упоминаются сразу после трагедий «характеров». Интересно, что в этом же месте упоминается и сюжет о Прометее, который, похоже, дает Киньяру возможность здесь же упомянуть и о страданиях Христа.