Секс с чужаками
Шрифт:
— Конечно.
Дуглас вяло подумал, не попытаться ли поймать ее на работе, но он уходил утром раньше, а возвращался домой позднее, чем она. Поглядев на ее рисунок на стене, он подумал о времени, когда они только что встретились, только что начали жить вместе. Было время, когда он любил ее так сильно, что буквально готов был разорваться от любви. Теперь он чувствовал себя опустошенным, но не мог не интересоваться, где она.
Он не хотел, чтобы она его ненавидела, но по-прежнему не знал, сможет ли говорить с ней о том, что случилось. Мысль, что она станет сидеть и слушать его, не выглядела правдоподобной.
Даже Анни не хочет больше его слушать. Он остался один. Он совершил
Но Анни в конечном счете, как оказалось, не так уж и отличалась от Терезы. Анни ведь не дитя. Она подавала ему все эти сигналы, флиртовала с ним, а потом не пожелала довести дело до конца. Вела себя так, будто он ее изнасиловал или что-то в этом роде. На самом деле у нее не больше интереса к нему, чем у доктора Моррис к Вернону. Ведь не мог же я ошибаться, верно? — ломал голову Дуглас.
Он один. И раз Анни не согласна, значит он просто мелкий паршивец, пытавшийся трахнуть обезьяну.
— Я совершил ошибку, — сказал он вслух, обращаясь к рисунку Терезы. — Давай забудем об этом. Но даже сам он не мог этого забыть.
— Вас хочет видеть доктор Моррис, — сказала секретарша, когда он вошел.
— Ладно.
Дуглас свернул и пошел туда, где располагались кабинеты администрации. Он насвистывал. Последние несколько дней Анни была холодна, но ему казалось, что в конечном счете все образуется. Он почувствовал себя лучше. Гадая, какими дивными или ужасными новостями намерена поделиться с ним доктор Моррис, он постучал в ее дверь, одновременно заглядывая сквозь стекло. Наверно, опять жгут журналы, подумал он. Она сделала ему знак войти.
— Здравствуйте, Дуглас.
«Анни, — подумал он, — что-то с ней случилось».
Он стоял, пока доктор Моррис жестом не пригласила его садиться. Несколько секунд она смотрела ему в лицо.
— Мне трудно говорить об этом, — сказала она.
Она обо всем узнала, подумал Дуглас. Но отбросил эту мысль, решив, что тревога вызвана манией преследования. Неоткуда ей было узнать. Неоткуда. Я должен успокоиться, иначе сам себя выдам.
Доктор Моррис протянула ему фотографию.
Вот он — бесстрастный и холодный документ, удостоверяющий именно тот единственный миг в его жизни. Она протягивала ему фотографию, как обвинение. Фотография потрясла Дугласа так, словно это был вовсе и не он сам. Из упрямства он продолжал смотреть на снимок вместо того, чтобы искать сострадания в глазах доктора Моррис. Он точно знал, откуда взялась эта фотография.
Вернон со своим новым телескопическим объективом.
Дуглас представил, как изображение его проступка медленно всплывает в кювете с химикалиями. Он медленно отвел взгляд от фотографии. Доктор Моррис не может знать, что с того момента он изменился. Он не может протестовать или отпираться.
— У меня нет выбора, — сказала доктор Моррис бесцветным голосом. — Я всегда думала, что если вы не ладите с людьми, то по крайней мере хорошо работаете с обезьянами. Слава богу, Генри, который печатает для Вернона снимки, обещал ничего не рассказывать.
Дуглас поднимался со стула. Ему хотелось вырвать снимок из рук доктора Моррис, потому что она все еще продолжала его протягивать. Он не хотел смотреть на эту фотографию. Он хотел, чтобы его спросили, не изменился ли он, правда ли, что так больше никогда не будет, понял ли он, что ошибался. Но взгляд женщины, упершийся ему в грудь, был пустым и непроницаемым.
— Мы
Дуглас остановился возле своего автомобиля и увидел две огромных рыжих фигуры — одна медно-оранжевая, другая шоколадная с красным — сидящие на ветвях деревьев. Вернон издал громкий стон, оборвавшийся курлыканьем, в котором не было ничего человеческого. То был звук, полный диких джунглей, ливня и испарений.
Дуглас посмотрел, как Анни чешется и смотрит на шимпанзе, бродивших по земле за забором, огораживающим их участок. Когда она начала переводить взгляд в его направлении, он нырнул в машину.
Отъезжая прочь, Дуглас сердито думал: да с какой стати обезьяна лучше поняла бы меня, чем люди?
Насчет «Ее мохнатого личика»: я интересовалась шимпанзе с тех пор, как прочитала книги Джейн Гудолл, а затем этот интерес перешел на обезьян, умевших пользоваться языком, таких, как Люси и Коко. Первым предвестником этого рассказа было желание написать что-нибудь забавное и сатирическое про орангутана, который написал бестселлер и прославился. Как часто бывает с рассказами, в этом слились две идеи, образовав вместе нечто более полное. У меня был замысел персонажа, женщины, имевшей непоседливого любовника, которому все в ней казалось отвратительным, а все остальные — чудесными. Я, однако, никак не могла ухватить, в чем тут вся суть. Так Дуглас стал мостиком, соединившим этих двух персонажей, и самым для меня интересным из-за своей трагической неспособности любить по-настоящему.
Кевин Уэйн Джетер
ПЕРВЫЙ РАЗ
На сей раз его отец и дядя решили, что, пожалуй, пора.
Пора взять его с собой. Сами они ездили туда регулярно, вместе с дружками, хохоча и распивая пиво прямо в автомобиле и неплохо развлекаясь даже еще по дороге. Когда они выходили из дому, постелив у обочины резиновый коврик, он лежал в кровати у себя наверху и думал о них — по краней мере, некоторое время, пока не засыпал — представляя себе машину, мчащуюся по длинной, прямой дороге, где по обе стороны ничего, кроме голой земли и скал, да приземистых кустов, сухих и коричневых. За машиной тянется облако пыли и дядя Томми может просто жать и жать на педаль, положив одну руку на рулевое колесо, делать ему ничего не надо, знай держи прямо вперед по уходящей вдаль полосе пунктира. Он лежит, прижавшись щекой к подушке, и думает о том, как они едут, веселясь, час за часом, выбрасывают из окна пустые банки, смеясь и переговариваясь о загадочных вещах, таких, которые довольно упомянуть и все уже знают, о чем ты говоришь, других слов не нужно. Хотя стекла во всех окнах опущены, машина пропахла пивом и потом, целых шестеро как-никак, один прямо со смены, а он работает там, где делают шлакоблоки и руки его еще покрыты тонкой серой пылью, цепляющейся за темные черные волоски, растущие на предплечьях. Едут так и смеются всю дорогу, пока впереди не появятся сркие огни — что происходит после этого, он не знал. Он закрывал глаза и переставал что-либо видеть.
А когда они возвращались — они всегда возвращались поздно ночью, хотя и проводили там почти целые выходные, а он вставал посмотреть телевизор и послушать, как мама беседует с подругами по телефону или чего-нибудь съесть, и тому подобного, когда его отец с дядей и приятелями возвращались, шум их автомобиля медленно приближался, а потом они снова переговаривались и смеялись, но уже по-другому, неторопливее, негромче и удовлетворенней — тогда он как будто просыпался от того же самого сна, которым заснул после их отъезда. А все остальное будто бы он как раз и видел во сне.