Сельди в бочке

Джером Дейвид Сэлинджер

Сельди в бочке

Перевод на русский язык. В.Вишняк, 1996.

Я в грузовике вместе с моими солдатами, сижу на заднем борту кузова в ожидании лейтенанта из Отдела организации досуга и пытаюсь спрятаться от этого сумасшедшего дождя. (Здесь, в штате Джорджия, уж если польет, так надолго). Страшно неохота быть сволочью, да придется. С минуты на минуту. В кузове тридцать четыре человека, а на танцы можно взять только тридцать. Четверым придется остаться. Я уже решил, что вытряхну первых четверых справа. А пока, чтобы не слышать весь

этот дурацкий галдеж, напеваю себе под нос "Мы улетаем в дали голубые".

Я поручу каким-нибудь двум солдатам (хорошо бы окончившим колледж) спихнуть этих четверых на мокрую рыжую землю прекрасного штата Джорджия. А потом поскорей бы забыть, до чего я докатился. Я, наверно, окажусь сейчас в первом десятке сволочей, которым когда-либо приходилось сидеть на этом вот заднем борту. Я смогу тягаться даже с близнецами Боббси. Четверо должны слезть с вышеозначенного грузовика... Танцуем "Вирджинский Рид", приглашайте дам!

А дождь барабанит по брезенту все сильней и сильней. Мне этот дождь, прямо скажем, ни к чему. И мне, и этим славным ребятам (из которых четверо должны остаться). Может, он зачем-нибудь нужен Кэтрин Хэпберн или Саре Палфри Фабиан, или Тому Хини. Или всем этим ошалелым поклонникам Грир Гарсон, стоящим в очереди у мюзик-холла Радио-сити. Но мне этот дождь нужен, как рыбе зонтик.

Один из сидящих в передней части кузова уже во второй раз мне что-то кричит. Не слышу, говорю. А бьющий по брезенту дождь до того мне осточертел, что я и не хочу слышать. Раздается тот же голос, и на этот раз я слышу:

– Хватит тянуть волынку. Пора начинать. Подать сюда красоток! [115]

– Надо подождать лейтенанта, - сказал я.

Чувствую, что дождь уже прихватил мой локоть, и убираю руку. Кто же все-таки спер мой плащ? Там в левом кармане все письма. От Рэда, от Фиби, от Холдена. От Холдена... Ну, плащ, черт с ним, а вот письма пропали... Сейчас ему всего девятнадцать, моему брату. Этот чудак никак не научится относиться к жизни со здоровым цинизмом, он не умеет смотреть на вещи с юмором, все принимает слишком близко к сердцу, а сердце у него - довольно хрупкий аппаратик. Холден... Мой братишка, пропавший без вести. И на черта им сдался чужой плащ?

Ну, хватит, Винсент, не надо. Думай о чем-нибудь приятном, старик. Ну, скажем, уверь себя, что этот грузовик не самый мерзкий, не самый мокрый и мрачный военный грузовик, на каком тебе когда-либо приходилось ездить, а чудесный грузовик, полный роз, блондинок и витаминов. Удивительный грузовик! А когда вернешься с танцев - кавалеры, приглашайте дам!
– напишешь бессмертные стихи об этом грузовике, ведь этот грузовик - сама поэзияИ ты назовешь свою поэму "Грузовики, на которых я ездил". Или "Война и мир", или "Сельди в бочке". В общем, не дрейфь, старина!

Эй, дождь, ты ведь льешь уже девятые сутки. И не стыдно тебе передо мной и перед этими тридцатью тремя солдатами (из которых четверо должны остаться)? Перестань, а то мы совсем уже скисли.

Кто-то справа окликнул меня. Возможно, один из тех, кого я решил вытряхнуть.

– Что?
– спросил я.

– Сержант, откуда

ты родом? Смотри, рукав-то у тебя совсем промок!

Я опять убрал руку.

– Из Нью-Йорка, - ответил я.

– И я из Нью-Йорка. А где ты там живешь?

– В Манхэтгене. Всего два квартала от Музея искусств.

– А я на Валентайн-авеню, знаешь, где это?

– В Бронксе, да?

– Почти в Бронксе, но это еще Манхэттен.

Вот тебе и урок. "Почта в Бронксе". Набросился на человека со своим Бронксом, а он, представь себе, из Манхэтгена. Шевели мозгами, Винсент. Не будь мазилой, парень.

– Ты давно в армии?
– спросил я его. Он рядовой. Сырехонький-пресырехонький.

– Четыре месяца. Меня сюда перекинули из Майами. Ты был в Майами?

– Не был, - соврал я, - а что? [116]

– Ферджи, скажи ему, - толкнул он локтем своего соседа справа.

– Чего?
– спросил весь промокший, почерневший, дрожащий от холода Ферджи.

– Скажи сержанту, как в Майами.

Ферджи посмотрел на меня:

– Сержант, ты в самом деле никогда там не был?
– Эх, бедняга сержант!

– А что, хороший город?
– спросил я.

– Еще какой!
– вздохнул Ферджи.
– Там есть все, что твоей душе угодно. И развлечься можно. То есть по-настоящему. Не. то что в этой дыре. Тут и развлечения-то какие-то убогие.

– Мы жили в гостинице, - сказал парень с Валентайн-авеню.
– До войны такой номер, как наш, стоил наверняка долларов пять в сутки. Один только номер.

– Какой там был душ!
– воскликнул Ферджи с той сладостной грустью, с какой, наверно, Абеляр в последние годы своей жизни произносил имя Элоизы. Мы были всегда такие чистенькие! В каждой комнате по четыре человека, а между комнатами душевые. Мыло выдавали бесплатно. И не какое-нибудь солдатское!

– Ферджи, ты жив?
– крикнул парень, который орал насчет красоток; лица его мне не видно, а Ферджи весь ушел в воспоминания.

– Да, - продолжает он, - я принимал душ по два, по три раза в день.

– В Майами я ездил по поручению одной торговой фирмы, - объявляет кто-то из сидящих в средней части кузова. Лицо этого парни в темноте едва различимо.
– По-моему, самые лучшие города в южных штатах - это Мемфис и Даллас. Зимой в Майами так много народу, что просто тошно. Не попадешь ни в одно приличное местечко.

– А когда мы там жили, народу было не так уж много, верно, Ферджи? сказал парень с Валентайн-авеню.

Ферджи молчит. Мысли его где-то далеко. Парень, хваливший Мемфис и Даллас, тоже заметил отсутствующий взгляд Ферджи и сказал:

– Мне если хоть раз в сутки удается тут принять душ, я уже счастлив. У нас на новой территории - знаете, на запад от летного поля - еще не всюду есть душ.

Ферджи по-прежнему не проявляет никакого интереса к его словам. Сравнил тоже - Майами и новая территория!

Кто-то из сидящих впереди звонким, уверенным голосом объявляет: [117]

– Сегодня ночью полетов опять не будет. Уже восьмые сутки. Курсантам придется потерпеть.