Селеста, бедная Селеста...
Шрифт:
Из темноты материализовался Лешка. Коротко взглянул на меня и, вместо того, чтобы подойти, направился к столу. Проглотив до времени приготовленные упреки, я пошла за ним и встала рядом. Лешка орлиным взором окинул стол.
— Что будешь есть?
— Не знаю.
— Ясно.
Лешка протянул длинную руку, взял из стопки тарелок верхнюю, быстро обошел стол по кругу, вернулся с наполненной тарелкой, сунул ее мне в руки, взял еще одну тарелку и предпринял следующий заход. Вторую тарелку тоже отдал мне, сдернул со стола бутылку шампанского,
— Пошли. — И полностью игнорируя окружающую действительность, направился к дальним кустам.
Я тащилась следом, неся на каждой ладони по тарелке, осторожно переступая, чтобы ничего не выронить из затаренных под завязку емкостей.
Лешка, очевидно, ориентировался по звездам, уверенно шагая в темноту. Мы шли долго. Позади остались освещенная площадка, стол, гости. Музыка пока еще долетала, и голоса слабо доносились до нас, но разобрать слова я, как ни старалась, не могла.
У меня зачесался нос. Почесать я его не могла из-за проклятых тарелок. Естественно, возник вопрос: почему это Лешка несет в одной руке бутылку за горлышко, а в другой бокалы, зажав длинные ножки между пальцами, а я на весу по тарелке на каждой ладони? Нос чесался нестерпимо, согнутые в локтях и вытянутые перед грудью руки отваливались под тяжестью тарелок. Я возненавидела эксплуататора Лешку и завопила:
— Все. Сейчас брошу эти чертовы тарелки!
Лешка обернулся, сунул под мышку руки с бокалами, бутылку и полностью освободил одну руку. Так я и знала! Он-то может почесаться! А я? Не знаю, что меня удерживало от немедленного исполнения угрозы, но тарелки продолжали оттягивать мне руки. Лешка забрал у меня одну из тарелок, и нос тут же перестал чесаться.
— Тяжелая. Чего ж ты молчала-то? Я, дурак, не сообразил. Аль, прости. Возьми у меня бокалы, а мне отдай вторую тарелку.
Я произвела обмен. Лешка шел впереди с тарелками в руках, зажав под мышкой бутылку, и сокрушался:
— Черт! Какая была необходимость самой тащить? Делаешь из меня полного придурка. Плантатора-эксплуататора. А я знаю? Может, тебе нравится самой нести?
Я шла за ним следом, помахивая зажатыми в руках бокалами, слушала Лешкины извинения, больше похожие на упреки, и молчала. Я чувствовала себя счастливой рядом с моим Лешкой, и свалившееся на меня счастье оказалось настолько большим, что лишало дара речи.
Луна осветила впереди какую-то большую плотную массу. Черный Лешкин силуэт повернул к ней, я повторила его движение.
В деревянной беседке мы прежде всего сгрузили принесенное на идущую по периметру узкую полочку-скамейку.
Освободив руки, я протянула их в Лешкину сторону и сразу оказалась в его объятиях. Мы целовались, словно после долгой разлуки.
Еда в тарелках несколько перемешалась, но показалась мне вкусной, разнообразной и незнакомой. Ну не совсем незнакомой. Частично. Скажем так: какие-то куски я узнавала, какие-то нет. Может, правда, все дело в том, что мы сидели в темноте и я не видела,
Темноту нельзя было назвать кромешной. Светили звезды, и луна светила, но в беседку небесный свет проникал скудно, и Лешку я не видела, зато хорошо слышала. Он увлеченно жевал рядом, милостиво позволив мне опираться на свое плечо.
Бокалы оказались бесполезными из-за темноты. Как наливать, если не видишь, куда льешь? Шампанское пришлось пить из горлышка. Мы передавали бутылку из рук в руки, касаясь друг друга. Эти прикосновения волновали и вызывали томление. Но аппетит победил все другие чувства. Мы не остановились, пока не съели последний кусок.
— Будешь? — спросил Лешка, имея в виду остатки вина.
— Не-а, — сыто икнула я и извинилась: — Миль пардон.
— На здоровье, — отозвался Лешка и побулькал у моего уха: — Клево. Посуду назад не понесем. Здесь оставим.
— А можно?
— Не знаю. Спросить-то не у кого.
Я не ответила. После шампанского навалилась сладкая легкая дрема. Я села боком, вытянула ноги вдоль скамейки, прижалась спиной к Лешке и закрыла глаза.
— Аля! — негромко окликнул Лешка.
— Мгм... — отозвалась я.
— Ты меня любишь?
— Угу.
— Скажи как следует.
Его просьба развеселила меня и прогнала сон.
— А как следует? — дурашливо протянула я, не открывая глаз. Чего открывать, все равно ничего не видно.
— Не надо, Аленька.
Глуховатый голос прозвучал незнакомо и настолько не соответствовал обычной Лешкиной манере говорить, что мне захотелось увидеть его лицо. Для начала я открыла глаза, потом зашевелилась, села иначе, проползла под Лешкину руку, оперлась на его колени и подняла голову. Лица в темноте не разглядела, но близко почувствовала теплое дыхание.
— Лешенька, поцелуй меня.
Он поцеловал. Необыкновенный поцелуй в темноте. Невидимый Лешка, его невидимые нежные губы. Я стиснула ладони на колючем затылке, не давая ему разогнуться, прошептала в направлении дыхания:
— Я люблю тебя, Леша.
Я освободила его голову, но он не отстранился.
— Я люблю тебя, — прошептал он у самых моих губ.
Движение воздуха щекотало лицо, я улыбалась и была уверена, что Лешка тоже улыбается.
— Я так сильно люблю тебя.
— И я.
— Я хочу всегда быть с тобой.
— И я.
— Я умру без тебя.
— И я.
— Я никогда никого больше не полюблю.
— И я.
— Я...
— И я.
Мы довольно долго пробирались среди густых зарослей. Я крепко держалась за Лешкин пояс, а он, вытянув вперед руки, отводил ветви от наших лиц. Достигнув границы освещенного пространства, мы первым делом взглянули на часы, потом оглядели друг друга.
Часы успокоили нас, сообщив, что мы отсутствовали чуть больше часа. Внешний осмотр тоже дал положительный результат. Одежда и прически оказались в полном порядке. Почему иначе?