Селеста, бедная Селеста...

Матвеева Александра

«Селеста, бедная Селеста», — тоненько пропело у меня над ухом.

Я покачнулась, Градов шагнул ко мне и поддержал, подхватив выше локтя сильной рукой. Прикосновение мягких прохладных пальцев вызвало новый приступ головокружения и волну дрожи. Боясь упасть, я тяжело привалилась к плечу Лешкиного отца и близко увидела его глаза.

Лешка, недовольно сопя, забрал меня из рук отца и повел в дом, ворча:

— Надо было возиться в такую жару. Хочешь, чтоб было чисто, скажи, я вымою. А то домылась до обморока.

Я действительно пребывала на грани обморока и была благодарна Лешке,

оставившему меня на пороге ванной.

У меня стучало в висках и почему-то совсем пересохло в горле. Я боялась взглянуть на Градова и мечтала снова близко увидеть его глаза, ощутить его пальцы на своей коже.

Плохо сознавая, что происходит, я поднялась к себе в комнату. Несколько минут посидела на краю постели, тупо уставясь в стену, оглушенная встречей. Я боялась поверить себе, поверить своему счастью. Он здесь, совсем рядом, сейчас, сейчас я снова увижу его прекрасное лицо, услышу чарующий голос. Мне захотелось плакать, и слезы потекли по щекам, редкие, теплые, какие-то неискренние и ненужные. Чего же тут плакать?! Я перестала плакать так же, как начала — без всякого усилия.

А вдруг он исчезнет, пока я тут рассиживаюсь? — ударило по нервам. Я вскочила, бросилась к двери, вернулась на постель, села, зажав ладони коленями, снова вскочила. Пометалась по комнате, устала, выдохлась, успокоилась, снова вернулась на постель. Теперь я легла и подумала, что надо бы принять душ, а не валяться на постели потной и грязной. Эта мысль подбросила меня пружиной и поставила на ноги. О Боже! Сколько раз за последние годы я представляла себе в подробностях нашу встречу. Почему-то в мечтах действие всегда происходило в торжественной обстановке в бальном зале, в присутствии множества нарядных красивых людей. А я — я самая красивая и самая нарядная! Он поворачивает голову, и я вижу, как от радостного изумления расширяются его глаза! Он обнимает меня, мы кружимся по залу в медленном вальсе, и он говорит мне о любви и счастье. А на деле? Первый взгляд — самый важный, и вот я предстала перед ним потной, растерзанной грязнулей. Перед ним, таким прекрасным, утонченным, полным благородства и достоинства.

Я чуть не взвыла от горя, то есть я взвыла, но не очень, остановив зарождающийся звук растопыренной ладонью. Так, с зажатым рукой ртом и выпученными глазами, я постояла посередине комнаты, пока не поняла, что дело сделано и надо исходить из того, что он увидел меня такой, а не другой. Здесь уж ничего не изменишь, остается попытаться поправить дело. Если я ужаснула его своим видом с первого взгляда, второй взгляд должен меня реабилитировать.

Я долго стояла под душем, намыливая себя и смывая пену теплой водой. Потом расчесала волосы и заплела мягкую косу. Мягкая коса в отличие от тугой плетется без применения физической силы — как правило, такая коса выглядит толще и длиннее. В моем случае значительно толще и длиннее. Плетение я начала не с затылка, как обычно, а с шеи, и волосы свободно спускались вдоль щек, подчеркивая высокую линию скул и округлый подбородок. Я тщательно протерла лицо какими-то особыми салфетками с запахом туалетной воды. Салфетки отыскались здесь же, в ванной, в стенном шкафчике.

Долго разглядывала собственные ресницы, решая, красить ли их. Ресницы у меня черные, по контрасту со светлыми волосами выглядят еще темнее. Можно бы и не красить. Но с другой стороны, столь очевидное пренебрежение косметикой

может оказаться мне не на пользу. Лучше немного покрасить. Так, шортики оставим те же, они, как ни странно, не запачкались. Это чтобы не было заметно мое старание понравиться. Топик надену другой, благо с собой несколько.

Возня отвлекла меня от мыслей и успокоила. Еще несколько раз повернувшись туда-сюда перед зеркалом, я оглядела себя со всех сторон и пришла к выводу, что лучше выглядеть мне никогда не удавалось.

Я немного волновалась, предвкушая его взгляд, но уверенность в своей неотразимости радостной волной заливала меня, когда я вошла в кухню.

Его взгляд подтвердил эту уверенность. Глаза расширились в радостном изумлении, совсем как в моих снах. Я, не удержавшись, улыбнулась в ответ на его улыбку и перехватила еще один столь же восторженный мужской взгляд. Лешка! Черт! Я совсем про него забыла! Вот уж кого я хотела бы сейчас видеть меньше всего.

— Они попытались. Твой папаша и эта мартышка. Я уехала на Тютчевские чтения. Меня пригласили. Понимаешь? Пригласили как поэта. Кое-кто еще помнит поэта Марию Истомину. Я уехала, а они вдвоем дописали книгу: две последние главы. Ну и, конечно, сели в лужу. Издатель финал не принял. Я переделала. Зачем было нужно выставляться?

— Сроки поджимали. Никто не знал, когда ты вернешься.

— Я уезжала на три дня.

— А приехала через три недели.

— Я заезжала к родителям. Имею я право навестить родителей?

— Да ради Бога. Только мужу скажи.

— Может, мне еще разрешение у тебя попросить? Ну уж нет, дудки. Я буду видеться с моими родителями, когда сочту нужным. И тебя не спрошу.

— Хорошо. Успокойся.

— Не затыкай меня. Я русский человек и свято чту родителей. Я не какой-нибудь Иван — родства не помнящий.

— То-то вас родители на третий день выставили, — ехидно протянула Таня. Я только сейчас заметила ее присутствие.

— Не смей. Не лезь не в свое дело. Ты здесь никто. Убирайся. Вон отсюда! Вон! — закричала хозяйка, вскакивая с мечта и простирая руку к двери.

— Я уйду. Но раньше скажу, — заупрямилась секретарша.

— Убирайся!

— Таня, уйди. Ты видишь, мама нервничает, — вмешался Лешка.

— Нет, я останусь.

— Убирайся!

— Таня, потом. Папа, скажи ей.

— Таня, пожалуйста, — поморщился Градов, отходя к окну и доставая сигареты.

— Нет. Чего вы пляшете перед ней? Она две недели пила неизвестно где, неизвестно с кем.

— Ну, это слишком. Таня, иди к себе и не появляйся, пока не позовут, — повысил голос Лешка.

— Я...

— Лешик, Лешик, спасибо, мальчик мой. Только ты, ты один... Этот человек, он мучает меня. Я все ему отдала. Я оставляла ради него Родину. Что Родину?! Сына. А он... Он спутался со шлюхой. Привел ее в дом. Они обманывают меня, — заплакала его мать.

— Ну хватит. Насчет обманывают. Где ты была три недели в мае? — строго спросил Градов.

— Ты же знаешь... Тютчевские чтения...

— Опомнись. Тютчевские чтения в августе. Тебя туда не зовут.

— Я не хочу это слышать. Лешик, этот человек...

— Этот человек — его отец. Лешка слушал тебя, теперь пусть выслушает меня.

— Позже, пап.

— Нет, сейчас.

— Не скандаль. Тебе сказано, позже, — настаивала Истомина.

— Нет, сейчас. Знаешь, зачем твоя мать ездила к родителям?