Селин — Бебер
Шрифт:
— Бебер не ошибается! — говорил Хозяин по этому поводу. — Он скорее сдохнет, чем прикоснется к этой мерзости... Насколько же он разборчивее, аристократичнее, чем мы, грубые мешки с дерьмом! Мы-то ведь только нахваливаем эти помои! Ещё бы!
Мы с Хозяином и его женой тренировались, долго блуждая по глубокому снегу, чтобы в нужный час перейти швейцарскую границу. Я снега не любил, потому тренировался, не вылезая из тёплой корзинки.
А потом они рванули поездами, какие ещё ходили, на север.
Меня перепоручили бакалейщику,
Мы ползли через хаос железной дороги. Битком набитые вшивыми беглецами вагоны тащил древний дровяной паровоз. Вокруг — оголодавшие или разбомбленные города. Иногда я отыскивал по запаху под развалинами бывшую бакалейную лавку. Из развлечений — драки за кипяток и похороны маршала Роммеля.
Моя обжитая корзина осталась у бакалейщика. Когда поездка стала совершенно опасной, жена Хозяина заперла меня в сумку и я ехал тем восемнадцать дней и ночей. Без еды и почти без питья, разумеется.
…Оккупированная Дания словно и не замечала войны. По улицам в открытую ходили евреи, в магазинах были сыр, яйца, сливочное масло, во Франции выписали по душу Хозяина ордер на арест. Хозяин подобрал белую, с каштановыми пятнами кошечку Сару — по известной вам причине, мы с ней так и не сблизились.
С приходом осени Хозяина посадили. Тюрьма была в плачевном состоянии, так что его определили в камеру смертников, наедине с головной болью и пеллагрой. Он ждал депортации, его жена и я — что его отпустят. Сам Хозяин просил у датского правительства политического убежища, оправдываясь тем, что, исхудавший до шестидесяти килограмм и ещё не позабывший медицину, он не станет с экономической точки зрения обузой для датского государства.
Дело тянулось непостижимо долго и увенчалось амнистией. После пяти лет под надзором, из них больше года в сырой камере, Датское королевство выплюнуло злополучного узника и Хозяин впервые в жизни полетел на самолёте. Вместе с ним летел я, его жена, и Сарин выводок, и псина по имени Бесс. Хозяин выглядел паршиво, а мы, животные, только и могли, что сверкать глазами из специальных корзинок. Самолёт трясло, вспыхивали молнии…
Хозяин ещё долго умирал в пригороде Парижа, в домике метражом с тесную квартирку, дописывая новые рукописи. О тех двух чемоданах не могло быть и речи, они сгинули в водоворотах истории. Когда к нему приходили любопытствующие, он их гнал. Говорил, что слишком стар для интервью.
Поэтому развлекать визитёров приходилось мне. Они говорили, что никогда не видели такого громадного и настолько парижского кота. А я понимал Хозяина всё лучше: потому что холодная, зябкая тень одряхления опускалась и на меня.
Однажды, когда я был в саду, эта тень поглотила меня целиком. Стоял 1952 год. Я был глубокий старик, мне было целых семнадцать лет!..
***
Спустя примерно шестьдесят лет
А что ещё мог сказать выпускник Института политических исследований в Париже и бывший владелец сети артхаусных кинотеатров?.. А, ну ещё он известен как заядлый любитель сиамских юношей…
Проходит ещё десять лет. В контору знаменитого юриста-консультанта по вопросам авторских прав и тоже немного писателя Эммануэля Пьерра, поднаторевшего в защите по делам о сексуальных домогательствах и антисемитизме, обратился журналист Жан-Пьер Тибо. У него обнаружились некоторые неизданные рукописи Хозяина, надо бы их зарегистрировать.
— Сколько их там у вас?— спросил мэтр Пьерра.
— Два чемодана. Страницы я не считал.
На следующий день этот Тибо и правда притащил два здоровенных, перевязанных бечёвками чемодана, Как вы, мои любимые ублюдки, наверняка догадались, это были те самые чемоданы, которые в сорок четвёртом году спрятали за монмартским сервантом.
Внутри хранилось не меньше девяти тысяч страниц, исписанных несомненным почерком Хозяина, — не “медведь”, даже не “берлога”, а целый лес всякой живности. Здесь есть и законченные романы, не напечатанные по военному времени, и наброски, и прочая мелочёвка, и некоторые рукописи, о которых учёные мужи знали только как о замыслах.
Можно сказать, что теперь неофициальная биография замкнута — Хозяин был из писателей того сорта, что могут писать только о себе.
Подлинность рукописей была несомненной. Оставался лишь один вопрос — и мэрт Пьерра его задал:
— Откуда вы это взяли?
Жан-Пьер Тибо признался, что и сам не может знать всех подробностей. Ему дозволено лишь сознаться, что пятнадцать лет назад эти чемоданы передал ему на хранение один человек, и он же пояснил про содержимое. Этот человек весь извёлся, у него не было больше сил оставаться хранителем, и он просил издать эти рукописи, когда не останется в живых никого из близких родственников Хозяина. К тому же, загадочный человек очень уважал еврейский народ и не хотел, чтобы какие-нибудь безродные антисемиты заработали на хозяйском наследии.
Имя этого человека Тибо назвать, к сожалению, не может. Но и не обязан. Рукописи подлинные — чего вам ещё надо? Что же касается причин задержки, то кто ж ожидал, что жена Хозяина окажется настолько живучей, что протянет целых 107 лет?
Начался обычный процесс издания — контакты с Галлимаром, восторг, разбор рукописей, анонс невероятных новонайденных манускриптов, контракты заранее насчёт иностранных изданий, первоначальный тираж не меньше, чем пятнадцать тысяч экземпляров…
И все участники сего процесса уже предвкушали, как на них ляжет отсвет зловещей славы Хозяина — когда в эту историю вдруг вломились отвратительный старик и отвратительная старуха