Селин — Бебер

Накул Александр

Старика звали Франсуа Гибо, ему было почти девяносто. Старуху — Вероника Шовин, ей было почти семьдесят. Они были старшими потомками и официальными наследниками доходов от сочинений Хозяина.

Едва ли они хорошо разбирались в творчестве великого предка — но зато отлично помнили, что авторские права истекают только через десять лет. И очень хорошо усвоили его опыт общения с советской властью: деньги надо требовать решительно и брать сразу.

Страшно подумать, сколько они могли заработать на одних бумажных изданиях, пока рукописи пятнадцать лет лежали в чемоданах. Это прямой ущерб для их чувствительного кармана! Это недополученная прибыль! Это

коварный удар пониже спины французской культуры, какой могли нанести только евреи, масоны или ещё какие-нибудь недобитые тамплиеры!

И вообще, с чего они взяли, что жена Хозяина была как-то особенно враждебно настроена к еврейскому народу? Даже у Хозяина были приятели-евреи. Конечно, они терпели его с трудом — но терпеть хозяина было непросто людям всех национальностей. Это со мной, Бебером, он жил душа в душу…

Впрочем, судя по потоку обвинений, угроз и подлостей, которые обрушились на незадачливого Пьерра, в этой битве евреи, масоны и тамплиеры воевали как раз на стороне юридических наследничков Хозяина. Внезапно мэтру Пьерра припомнили все грехи, даже настоящие. Его вытолкали с поста президента ПЕН-клуба. Утверждали, что он постоянно терроризирует своих подчинённых. Ближе к концу процесса мэтр Пьерра и вовсе был вынужден признать свою контору банкротом…

Одним словом, получилась история в лучших традициях моего Хозяина. Но всё равно пронырливый адвокат не сдал бесценные чемоданы — а Тибо не сдал того, у кого их принял пятнадцать лет назад.

Финальное заседание проходило в одном из новомодных судейских зданий, выстроенном в стиле Ле Корбюзье, отчего оно похоже на гибрид заводского цеха с эпигонской композицией провинциального абстракциониста. Неудобные синие скамейки были забиты журналистами, этими шавками просвещения, чья слюна уже вскипала, предвосхищая скандал.

Ответчики выглядели королями в изгнании, мэтр Пьерра специально надел синий галстук.

В глазах дряхлых истцов полыхал огонь Робеспьера.

И вот, уже на середине заседания, когда закончили все формальности и начались бестолковые прения, двойные железные двери разъехались и в зал внесли доселе неизвестное письмо Хозяина, согласно которому он, живой на пять процентов, но всё равно в твёрдой памяти, передаёт все права и доходы от изданий в то время, когда жены и дочери уже не будет в живых, своему главному и самому верному другу. А следом за письмом в зал вступил и сам этот друг: это был, как вы наверняка догадались, я, не раз уже умиравший, но всё равно живущий уже шестую из девяти жизней, невероятный, огромный, изумительно парижский — кот Бебер!..

***

Что тут добавить еще? Вы, вероятно, недоумеваете, откуда у стольких людей интерес к Хозяину, который давно скопытился и даже не удостоил их упоминания в своих опусах, что предоставило бы этим тварям призрачный шанс нас засудить?..

У меня есть пример, который всё объяснит.

Вообразите себе одно из бесполезных государств, что образовались после распада Советского Союза и нужны, кажется, только для того, чтобы ответственные за демократию люди из Брюсселя были вынуждены признавать в который раз, что есть ещё на европейском континенте территории, которые стремятся идти каким-то своим, непонятным путём. На западной границе этого государства торчит город. Когда-то этот город имел стратегическое значение, а теперь не имеет никакого.

На одной из дремучих окраин этого города расположен промышленный район, куда едва ли кто-то добровольно выберется на прогулку. Там сохранилось какое-то количество

казарм, сложенных из кирпича ещё двадцатые и тридцатые годы. В этих казармах должны были располагаться вспомогательные войска, Но эти вспомогательные войска так никогда никому и не пригодились, а потом их и вовсе вывели в неизвестном направлении. И сейчас эти здоровенные, кирпичные здания в два этажа со сводчатыми коридорами и стандартными комнатами приспособили для преподавание бесполезных учебных предметов. А именно: под учебно-производственный практику.

Учебно-производственная практика, как и сами казармы, восходит к советским временам, когда правительство рабочих и крестьян ещё верило в свои собственные идеалы и всячески стремилась количество этих рабочих и крестьян приумножить. Набив ссадин на школьных уроки труда, дети с определённого класса должны были ездить вот в такие вот аналоги ПТУ, чтобы, не отрываясь от учёбы, получить полезную рабочую специальность. И пусть заводы стояли заброшенными, пусть бывшие цеха и склады превращались в торговые центры, пусть даже Коммунистическая партия давно не имела ни одного места в парламенте, который всё равно ничего не решал, а учебно-производственная практика продолжала существовать. Причём в одном здании с вечерней школой, между бывшим вытрезвителем и единственным в городе частным высшим учебным заведением, которое уже который год не могли закрыть, и чёрт знает чем ещё рядом. Всё равно эти колёсики вращались в пустом пространстве и ничего не решали, а дети на уроках старательно гоняли балду.

По идее, интересующую нас параллель должны были обучить на электросварщиков и автомехаников. Хотя мы все прекрасно знаем, что лучшие автомеханики получаются из выпускников исторического факультета — в то время как лучших кассиров и барменов готовит факультет филологический.

На практике, разумеется, ни масок, ни ацетилена выделено не было, поэтому дети целый день напролёт резались в точки и обсуждали, как будут отвисать на выходных. Разве что только азартные игры были запрещены, поэтому в карты резались украдкой.

Что касается автомехаников, то они обитали в более просторной комнате, где было на что посмотреть. Стены закрывал плотный слой плакатов, по которым можно было изучить устройство допотопных тракторов, а посередине аудитории стоял здоровенный коленчатый вал, с мясом вырванный из безвременно погибшего автомобиля, и сопутствующие механизмы.

Однако и эта группа занималась примерно тем же самым. Урок начинался с того, что усатый и немножечко с бодуна припод посылал двоих самых юрких на колхозный рынок за мотылём для рыбалки. Остальные тихонько бездельничали, чтобы никто не услышал и листали автомобильные журналы, которые министерство образования зачем-то выписывали с целью изысканного освоения средств.

Особенной жути добавляло то, что обе эти бесполезные группы были на самом деле интеллектуальной элитой учебных производственного комбината. Прочие места и занятия были оккупированы вечерниками и просто какими-то левыми людьми, у которых уже на лице было написано пролетарское прошлое и криминальное будущее.

Да, все знали что в новую эпоху маятник качнулся в другую сторону и теперь любой физический труд презираем. Каждый мечтал сидеть в своём кабинете и ничего не делать, и каждый прекрасно понимал, что никто его в этот кабинет просто так не пустит, там уже занято. Но даже этот упадок нравов не пояснял, почему учебно-производственный комбинат собрал в своих старых холодных казармах коллекцию настолько отборных придурков.