Сельская учительница
Шрифт:
— Холостой-то он холостой, да занятый, — продолжала девушка. — Влюблена в него Настенька Зайкина, дочь вашего завуча Марфы Степановны. Да любовь у них какая-то непутевая.
— Я вижу, тебя тревожит это, — с улыбкой заметила Валентина.
— Очень тревожит. Люблю видеть счастливых людей, — ответила Лиля.
Вскоре вернулся Саша Голованов с рулоном ватманской бумаги, и они втроем чуть ли не до полуночи рисовали плакаты.
За столом в учительской сидели историк Назаров и преподаватель пения Садков. Дымя дешевой папироской, Иван Константинович
— Отыскал я, братец ты мой, полянку в лесу, трава — по пояс. Коси, коса, пока роса. Два утречка по росе — и сена воз готов.
Садков сердито хмурился.
— Детей учим колхозных, кадры готовим для колхоза, а приходится чуть ли не в ножки кланяться председателю, чтобы выпросить десяток пудов сена.
— Ты умеешь просить, кланяться. А каково тем, кто не умеет? Косу на плечи и пошел по долинам и по взгорьям в поисках травки-муравки.
Валентине было неловко слушать этот разговор о сене. Ей казалось, что в учительской речь должна идти о другом — о воспитании, педагогике, эффективности уроков. А михайловские учителя больше говорили о хозяйственных своих делах. Даже сам директор, которого она считала человеком особенным, увлеченным школой, и тот вчера спрашивал по телефону какого-то Матвея Спиридоновича — нет ли помидорчиков для засолки.
— Ты, братец мой, отремонтировал свой домик — любо-дорого посмотреть, мне же в следующем году предстоит стройка-перестройка, — жаловался Садкову Назаров.
Валентину так и подмывало вмешаться в разговор, сказать учителям, что речи их не для школы, что говорить о «стройках-перестройках» нужно не здесь. Она поглядывала на историка Назарова, с осуждением думая: «Почему он совсем не заботится о внешнем виде, почему так неряшливо одет — брюки с пузырями на коленках, косоворотка давно не видела утюга, расстегнута, на ногах порыжевшие стоптанные ботинки, не побрит, много курит, сыплет пепел где попало. Ну как его будут уважать ученики?»
— Ну-с, Валентина Петровна, завтра начинаем с чистого листика, с красной строки, — обратился к ней Назаров, щуря в улыбке добродушные голубые глаза.
— Начинаем, — подтвердила Валентина. И в ее тоне была такая уверенность, будто позади уже немало этих чистых листов и красных строк.
— Верите ли, — признался Иван Константинович, — я уже девятнадцатый раз начинаю и девятнадцатый раз на душе праздник, волнение, словно впервые все это…
В учительскую заглянула Марфа Степановна.
— Товарищи, линейка начинается!
По традиции 31 августа была торжественная линейка. На площадке перед школой классами выстроились ученики. У стола, покрытого красным сатином, стояли директор, председатель колхоза Подрезов, завуч по производственному обучению Раков, Саша Голованов, колхозный бухгалтер. Чуть поодаль выстроились учителя. Валентина подошла к ним и встала рядом с Василием Васильевичем.
Горнист-семиклассник протрубил что-то похожее на «слушай все».
На середину вышел Роман Прохорович Подрезов — плотный, выше среднего роста мужчина лет сорока. У него крупное, на первый взгляд, суровое лицо, над широким бугристым лбом чуть курчавилась темно-каштановая, тронутая сединой шевелюра. Одет Подрезов по-праздничному, в светлый костюм с галстуком.
— Друзья,
Валентина вместе со всеми смеялась шуткам Подрезова, аплодировала, когда председатель вручал подарки, грамоты, цветастые конверты с деньгами. Каждому он крепко жал руку, говорил что-то улыбаясь. Она видела, как завистливо поблескивали глазенки учеников младших классов.
«Молодец председатель, любит он школу», — думала Валентина.
8
И надо же было случиться такому. Вчера ярко светило солнце, а нынче, проснувшись рано-рано, Валентина услышала печальный шорох дождя. А может быть, ей показалось? Она торопливо соскочила с постели, подбежала к окну. Так и есть: идет мелкий, по-осеннему назойливый дождь.
— Не мог подождать, противный, — вслух проговорила она, топнув от досады босой ногой.
— Ты кого это бранишь? — полусонным голосом спросила Лиля.
— Только подумай — идет дождь, — со слезами в голосе жаловалась Валентина. — Все испортил. — Ей было обидно. Вчера с вечера она приготовила новое платье, новые туфельки на тоненьких каблучках, и вдруг на тебе — дождь. Да разве только она ждала это сентябрьское утро?
— Дождик — хорошо, полезно для озимых, — позевывая, говорила Лиля.
— Ты невыносима! — рассердилась Валентина. — Ты забыла, какой нынче день.
Лиля села на кровати, спустив голые смуглые ноги, и непонимающе смотрела на подругу — день как день… Потом всплеснула руками.
— Ой, и в самом же деле, сегодня же первое сентября, начало занятий в школе! В таком случае со стороны дождя это свинство.
Лиля пошучивала. Да что ей? А у Валентины окончательно испортилось настроение. Ей хотелось, чтобы сейчас все кругом — и земля, и небо — улыбалось, по-праздничному радовалось, сверкало, потому что она, сельская учительница, сегодня идет в школу и все начинает, по выражению историка Назарова, с красной строки.
— Ты не очень-то расстраивайся, — балагурила Лиля, — крыша у вас в школе надежная, у тебя непромокаемый плащ, боты можешь надеть мои. Так что мелкий дождичек тебе не страшен.
Валентина махнула рукой: дескать, что с тобой разговаривать. Подруга подбежала к ней и, обнимая, горячо сказала:
— Поздравляю, Валечка, с самым радостным днем в твоей жизни. Что бы ни случилось, будь всегда смелой, веселой, доброй к тем, кто ждет тебя за партами. — Она набросила на плечи халат. — Сегодня твоя очередь заниматься кухонными делами, но ради такого торжественного дня не подходи к примусу…