Сельская учительница

Горбачев Алексей Михайлович

— Зачем искать, они скоро приедут на обед.

Это, пожалуй, лучше. Она соберет всех вместе, побеседует, поинтересуется настроением, а потом поедет с ними к месту работы.

Валентина ходила по полевому стану, с любопытством ко всему присматривалась. Постояла у Доски показателей, и было приятно, что ее десятиклассник Константин Зюзин вышел на первое место среди бригадных механизаторов. Не отставал от него и другой ученик — Дмитрий Вершинин. Значит, не напрасно их нахваливал председатель колхоза на торжественной линейке.

На стене вагончика

Валентина увидела боевой листок, прибитый большими, с ржавыми шляпками, гвоздями. Читая коротенькие заметки о передовиках, о задачах бригады, она ужаснулась — сколько грамматических ошибок! Редактор боевого листка Щукин (его фамилия была написана крупными буквами) вообще не придерживался никаких правил, а из знаков препинания пользовался единственным — точкой, да и ту ставил не всегда.

«Неужели ребята не читают эти заметки, не видят грубых грамматических ошибок?» — удивлялась учительница.

Из вагончика вышел сам Щукин — заспанный, с лохматой головой, в замасленном ватнике, наброшенном на плечи. Валентине уже доводилось видеть тракториста Щукина в Доме культуры, куда он приходил в кино с женой, учительницей младших классов Еленой Семеновной.

— Здравствуйте, Валентина Петровна, — поздоровался Щукин.

— Добрый день, Григорий Тимофеевич. Вот читаю ваши сочинения.

— Да что там… Заставили. Я ведь не ахти какой грамотей.

— Это видно. Вы, Григорий Тимофеевич, хотя бы с кем-нибудь посоветовались, показали бы заметки.

— А как же, показывал, с бригадиром советовался, полное утверждение получил, — охотно ответил Щукин.

— Очень много ошибок. Вы, Григорий Тимофеевич, сколько классов окончили?

Щукин посуровел, достал из кармана мятую пачку «Беломора», закурил:

— А причем тут мои классы? Сколько пришлось, столько и закончил. Я вон смотрю: у наших ребятишек одна забота — гони в школу, а мы в их лета вкалывали в колхозе, армию кормили, фронт питали. Нам было не до школы, не до классов.

Достав красный карандаш, Валентина стала исправлять ошибки. Щукин исподлобья следил за ней, глаза его колюче поблескивали, и вдруг схватил пятерней боевой листок, сорвал его. Под ржавыми шляпками гвоздей остались белые треугольнички.

— Нечего издеваться, — зло цедил он. — Грамотными стали за нашей спиной. — Зажав боевой листок в большом кулаке, Щукин торопливо зашагал прочь. Валентина ошеломленно смотрела ему вслед.

К полевому стану подкатил председательский «газик».

Из машины вышли Подрезов и коренастый человек в темном кителе, в начищенных хромовых сапогах с запыленными носами.

— А, Валентина Петровна, — заулыбался председатель колхоза, — пришли проверить, как работают питомцы? Хорошо работают, молодцы! — Подрезов энергично пожал ей руку, представил человеку в темном кителе.

— Борозда, инструктор райкома партии, — назвал себя тот. — Это хорошо, что вы, молодая учительница, интересуетесь практикой учащихся. Учитель в поле — факт сам по себе отрадный. Связь школы с жизнью колхоза — важное звено в деле воспитания

подрастающего поколения.

Глядя в квадратное чисто выбритое лицо Борозды, Валентина никак не могла понять, зачем он говорит все это.

В следующую минуту, забыв об учительнице, Борозда назидательно советовал Подрезову:

— Форсируйте кукурузу, следите за технологией закладки силоса, вечером шлите в райком нарочного со сводкой о силосовании. — Глаза Борозды вмиг расширились, округлились, будто он увидел что-то страшное. — Товарищ Подрезов, а где же боевой листок?

Председатель глянул на вагончик, увидел белые треугольнички под ржавыми шляпками гвоздей.

— Щукин! — позвал он.

К ним вразвалку подошел хмурый редактор.

— Что за фокусы такие? Час назад мы видели боевой листок, а сейчас где же он? Ветром сорвало, что ли? — допытывался председатель.

Стрельнув сердитым взглядом на учительницу, Щукин показал свою могучую, темную от машинного масла ладонь.

— Вот он, ветер. Сам сорвал. Из-за нее, — тракторист кивнул на Валентину. — Так разрисовала, так раскрасила, что глядеть тошно. Потому и сорвал.

Подрезов недоуменно посматривал то на учительницу, то на Щукина.

— Позволь, позволь, Щукин, — вмешался Борозда. — Ты редактор и ты сам уничтожил свое детище?!

— «Детище» было с грубыми грамматическими ошибками, — вставила Валентина.

— Так. Понятно. Не на том месте запятая стояла. Хорошенькое дело, снимать боевой листок из-за какой-то запятой. Ты, Щукин, допустил явный ляпсус, ты не понял всей важности, политической значимости…

— Да все я понял, — перебил Щукин. — А только насмехаться над собой не дам, не мальчик. Пусть кто угодно пишет, а я пальцем не дотронусь. — Он опять зло покосился на учительницу, хотел что-то сказать обидное, колкое, но, махнув рукой, ушел.

Борозда негодовал. Он говорил председателю:

— Вот, товарищ Подрезов, наглядный урок того, что в колхозе к стенной печати относятся из рук вон плохо. Бюро райкома, как вы знаете, приняло специальное решение об активизации колхозных и совхозных редколлегий, а у вас боевые листки срывают. — Борозда повернулся к Валентине. — А вы, барышня, вместо действенной помощи, способствуете аполитичным поступкам.

— Я вам не барышня, товарищ Борозда. Если забыли мое имя, могу повторить, — отпарировала Валентина. — Во-вторых, вы, как видно, сами не читали заметок в боевом листке, иначе не говорили бы так пренебрежительно о запятых!

Борозда вспыхнул. Он не привык, чтобы с ним, представителем райкома, разговаривали таким тоном.

— Можно, товарищ Майорова, хорошо разбираться в грамматике и плохо в политике. Подумайте над этим! — Борозда, кажется, был удовлетворен своим ответом дерзкой учительнице. Он снисходительно кивнул ей головой, обратился к Подрезову:

— О сводке не забывайте! Я на вашем «газике» в «Искру» съезжу, — добавил он и по-хозяйски направился к машине.

Валентина и Подрезов остались вдвоем.