Сельская учительница
Шрифт:
Вечером все вместе пошли в кино.
Улучив момент, Саша Голованов сказал:
— Вы заметили, Валентина Петровна, ребята подружились с вами. И знаете, что они теперь говорят? Лучше вас никого в школе нет.
Она улыбнулась, ответила со вздохом:
— Ох, Саша, сочиняете вы…
В селе известен каждый шаг человека. Уже в тот же день Марфа Степановна знала, что ребята кололи дрова у Майоровой, потом распевали песни в ее доме. Она, быть может, не обратила бы на это внимания, но там был и Саша Голованов!
Сперва
Марфа Степановна рассчитывала, что после их разговора Майорова бросит все и уедет в город вслед за Коротковым. Нет, не послушала доброго совета, у нее, видите ли, — долг, учительская честь, комсомольская совесть… Она даже намекала заведующему районо Карасеву, что Михайловская школа, дескать, живет богато, имеет три словесника, в то время как Шафрановская испытывает острую нужду.
— Можно было бы и поделиться, помочь соседям, — подсказывала завуч. — Я лично побольше нагрузку взяла бы…
Карасев сказал, что об этом надо спросить у Зорича. А что спрашивать? Тот и слушать не захочет, не отпустит Майорову.
Но что же делать? Что? Лучше и надежней всего — убрать бы Майорову из школы. А как ее уберешь? К чему придраться? К двойкам? Но их стало меньше, в третьей четверти будет, видимо, еще меньше. Майорова настойчива, упорна, работает, не жалея сил и времени, кое-кто на педсоветах начинает похваливать ее — способная… И опять Марфа Степановна горестно вздыхала: был бы другой директор или была бы она сама директором. А что может сделать завуч? Какая у нее власть?
«Надо собирать факты, собирать по капелькам, по крупицам, собирать и не медлить, потом их все огулом обрушить — нате, смотрите, какая Майорова, можно ли держать такую?» — думала Марфа Степановна.
И вот сегодня, вызвав Быстрова, она одобрительно говорила ему:
— Это хорошо, Федя, что ты такой отзывчивый. Отзывчивость украшает человека. Учителям всегда нужно помогать. Если Валентина Петровна попросила наколоть дров, нельзя отказывать.
— Валентина Петровна не просила, мы сами.
— Это еще лучше. Надеюсь, вы не потребовали платы за свой труд?
Парень смутился, покраснел так, что стало не видно веснушек на лице.
— Что вы, Марфа Степановна, разве можно…
— Правильно, Федя, нельзя. Добрая, бескорыстная услуга… Потом посидели у Валентины Петровны, погрелись. Было весело. Правда?
— Очень весело, — простодушно признался Быстров.
— Это хорошо, Федя. Потом Валентина Петровна угостила вас. Правда?
— Ага. Пельменями угостила. Марфа Степановна улыбнулась.
— Пельмени — любимое блюдо в нашей Михайловке. —
Федор Быстров опять смутился.
— Нет, Марфа Степановна, никакой наливки не было, — тихо сказал он.
— А мне сообщили другое — была. Да ты не стесняйся, говори прямо, ведь сам знаешь — честность украшает человека. Зачем же ты учительнице своей говоришь неправду. Нехорошо, Быстров, не ожидала я от тебя, — огорченно качала головой Марфа Степановна.
— Правду я вам говорю.
— Иди, Быстров, у меня о тебе было другое мнение. Значит, ошиблась. Что же ты стоишь? Иди.
— Я вам правду сказал, — повторил он и вышел.
Марфа Степановна считала себя тонким психологом и серьезно думала, что есть у нее жилка приличного следователя. Она любила дотошно разбирать всякие школьные происшествия, устраивать допросы и очные ставки. Может быть, поэтому разговор с Аней Пеговой она повела по-другому и своего добилась…
28
День был веселый, солнечный и даже какой-то звонкий. В чистом почти неподвижном воздухе поблескивали чуть видимые иголочки инея. Ярко, до боли в глазах, искрился девственно-белый снег.
По утоптанной скрипучей тропинке Валентина спешила в мастерскую. Она знала, что нынче у десятиклассников большое событие — ребята обкатывают и сдают комиссии отремонтированный ими трактор. Она волновалась: а вдруг ребята сделали что-то не так, в чем-то ошиблись, и трактор этот подымит-подымит, но с места не тронется. Вот позору будет…
В мастерской Валентина увидела директора, председателя колхоза, Ракова, Лопатина, Сашу Голованова. Покуривая, они стояли кружком, о чем-то разговаривали. Стоявшие поодаль десятиклассники были неузнаваемо сосредоточенны, серьезны. Даже известный балагур Федор Быстров и тот молчалив, озабочен.
Прибежали десятиклассницы. Им тоже интересно взглянуть на работу своих товарищей.
Оставив станки, сгрудились у трактора все бывшие в мастерской механизаторы, кивками и улыбками подбадривали учеников.
Подрезов подошел к Зюзину, тронул его за плечо.
— Ну, Костя, давай заводи!
Неуверенно чихнул мотор, стрельнув из трубы сизыми колечками дыма.
«Неужели не заведется?» — встревожилась Валентина, но мотор затрещал, загудел, наполнив высокое здание мастерской мощным рокотом. Дребезжаще загомонили в ответ закопченные стекла.
Валентина радовалась. Она видела, как метнулись в кабину Зюзин с Вершининым. Подрезов сам распахнул широкие ворота, махнул рукой.
— Поехали!