Сельскохозяйственные истории [СИ]
Шрифт:
— Няня? — осторожно спросила я.
В углу раздался скрип, и старушка поднялась с табуретки во весь свой невеликий рост. В одной руке она держала веник и угрожающе похлопывала им о ладонь другой. Не было произнесено ни слова, но мы с Ефимом, точно моряки, читающие послание с чужого корабля по вывешенным цветным флажками, ни капли не сомневались, что означают эти похлопывания. Их ритм и периодичность сообщали нам дословно следующее: «Где вас носило?! Мошенники вы этакие! Ладно этот обормот, усы еще не успел отрастить, а за каждой юбкой бегает! Но вы, барышня, вы-то уж должны были бы помнить о приличиях! Так позорить
Прежде чем в нас полетит веник (а в его конструкции как раз была учтена возможность дальних полетов), я воспользовалась единственной возможностью на спасение: закрыла руками лицо и зарыдала.
— Что за леший? — удивленно протянул Ефим и отступил от меня на шаг.
Утешать плачущих, наверно, такой же талант, как музыкальный слух или видение художника. Одни люди могут с упоением гладить страдальцев по голове и даже подставлять свое плечо, чтобы те не стесняясь использовали его в качестве носового платка. Других при виде слез вдруг сковывает внезапный паралич, и все, о чем они могут думать в этот момент — это как бы поскорее убраться из помещения. Порой встречается еще и третий тип, который, не вынеся ваших страданий, вдруг начинает плакать вместе с вами и даже еще горше чем вы, при этом за частую не имея ни малейшего представления о причине концерта. Первый и третий типы — для прекращения потока слез абсолютно бесполезны, я бы сказала, даже вредны. При людях второго типа перестаешь плакать просто потому, что чувствуешь себя в роли палача, применяющего запрещенные пытки.
Няня опустила веник и, судя по виду, с удовольствием бы выскользнула из кухни. У нас к слезам относились с опаской, потому что в нашей семье плакали только маленькие дети, да и то не все (маменька утверждала, что Ерем не плакал с самого рождения, чем очень напугал повитуху). Никто не знал, что делать с хнычущим и шмыгающим созданием — поэтому брат и няня смотрели на меня со священным ужасом.
Я же разошлась вовсю: то ли боги не обделили актерским талантом, то ли сказывалось нервное напряжение минувшей ночи. Чтобы не чувствовать себя совсем уж идиоткой, я сквозь слезы рассказала им о своих злоключениях. Наверно, не стоило делать это в лицах, потому что Ефим уж очень проникся и даже под руку проводил меня до спальни, а няня принесла мне горячего молока и заставила выпить целую кружку перед сном, невзирая на то, что я его ненавижу.
Утром (или, если быть совсем уж точной, поздним утром в районе обеда) я проснулась семидесятилетней… по ощущениям. Тело ломило, в особенности нижнюю его часть, передвигаться удавалось только при поддержке стен и предметов обстановки. А ведь и правда так когда-нибудь будет: просыпаетесь, а вам семьдесят: за стенкой басовито похрапывают внуки, хотя, казалось бы, еще вчера вам было столько же, сколько и им.
Я помотала головой и, одевшись, мужественно поковыляла к выходу из комнаты. Если когда-то и буду старушкой, то очень бодрой старушкой из тех, что до самой смерти задают перца своим родственникам. На пороге комнаты я обнаружила мнущегося Оську. Неужели бережет мой покой?
Не тут-то было.
— Там к тебе посетитель! — выпалил мальчишка и, еще немного помявшись, решил уточнить. — Мужчина!
С
Эммм… ни за что на свете не покажу сэру Мэверину место, которое сейчас у меня болит больше всего, будь он хоть сто раз врач и тысячу дипломированный.
Но в гостиной меня ждал отнюдь не доктор.
— Добрый день, господин Клаус! — приветствие получилось удивленным, на тон выше, чем обычно. — Присаживайтесь.
Я взяла себя в руки и постаралась сесть как можно естественнее, но движения все равно выходили словно у деревянной игрушки, а уж выражение моего лица при этом было очень далеким от светского. Фабрикант тоже сел, и я не без удовольствия отметила, что гость, похоже, в полной мере разделяет мои страдания. Хотелось выразить ему свое понимание и сочувствие по этому поводу, но я держала себя в руках, так как осознавала, что без некоторого ехидства сделать это не получится.
— Судя по вашей улыбке, леди Николетта, вы должны были уже догадаться о цели моего визита, — отчего-то крайне недовольно начал фабрикант.
Я же еще даже сказать ничего не успела, а он уже сердится и смотрит так, будто это я вчера украла его лошадей.
— К сожалению, не имею ни малейшего понятия, — моя улыбка тут же спряталась. — Наверно, хотите поговорить о вчерашнем происшествии.
Я небрежным движением положила правую руку на подлокотник кресла так, что поддернувшийся рукав во всей красе открыл запястье, на котором багровели три отпечатка пальца фабриканта. Да-да, смотрите, господин Клаус, это мне сейчас полагается быть не в настроении и бросать на вас хмурые взгляды.
При виде моего запястья гость стал мрачнее тучи, встал со своего места — хотя это явно доставило ему массу неприятных ощущений — и принялся расхаживать по комнате. Что вообще происходит? В чем я опять провинилась?
— Леди Николетта, мы с вами знакомы не так давно, — начал издалека фабрикант, меряя шагами коврик и не глядя на меня. Лучше бы уж сидел: ковер у нас ветхий, так и дорожку протоптать недолго. — Но у меня сложилось впечатление о вас как об относительно здравомыслящем и рассудительном человеке…
Интересно, «относительно» чего или кого? Я приподняла брови от такого вступления. К чему он клонит?
— Вы не боитесь работы, хотя ваши решения порой…хм…, - гость замялся, видимо, подбирая более тактичный эпитет, — экстравагантны и нетипичны… Именно поэтому я тешу себя надеждой, что вы будете небесполезны для моего дела…
Мне надоело слушать его сбивчивый монолог, поэтому я решила перебить и расставить все на свои места:
— Господин Клаус, иными словами, вы делаете мне предложение…
Фабрикант закашлялся и отчего-то сконфуженно вытер лоб рукой:
— Да-да именно предложение…
— …работать на вас?
Но мои мысли дальше не побежали, потому что гость сконфузился еще больше и выдавил из себя:
— Нет, предложение… выйти за меня замуж…
Тут уже пришла моя очередь кашлять. Я, конечно, иногда бываю очаровательна, но не до такой же степени! Или это сон? Тот разбойник на дороге огрел-таки меня дубинкой, и на самом деле мое тело сейчас смирненько лежит под каким-нибудь кустиком с сотрясением мозга?