Семь цветов страсти
Шрифт:
— Пойдем, осмотрим салон! — предложил Чак и помог мне подняться.
— Да не бойся ты — вставных зубов у меня пока нет и других протезов тоже, — не удержалась я от ехидной реплики.
— Тогда предлагаю самую жесткую программу, — пригрозил Чак, и мы с грохотом рухнули на пол между двумя кожаными привинченными к полу диванами…
Потом нам посчастливилось найти совершенно необитаемый остров и высадиться, не теряя времени, в уютную бухточку.
…Жарко. Но если расслабиться, предвкушая блаженство прохладной волны, — хорошо! С мягкостью опытного массажиста солоноватый ветерок оглаживает разнеженное тело, мимолетным поцелуем тайного любовника касается губ и, поиграв резными опахалами коренастых пальм над моей головой, исчезает. В буйных объятиях жилистых лиан зеленеют кусты, покрытые россыпью
Густо-лиловый у сердцевины, в оперении хитро изрезанных, бледнеющих к краю лепестков, цветок теперь следит за мной черным пушистым, окантованным золотыми ресницами «глазом». Следит? Ну уж это, пожалуй, слишком! Я достаю подарок Сола и отбрасываю подальше в белый горячий песок.
Следов на песке мало. В гладких размывах девственных дюн виднеются взрыхленные борозды, ведущие от блестящей, прилизанной волной кромки к истоптанному пятачку нашей стоянки. Сол тащил из лодки надувной матрац, зонтик, корзину-холодильник с напитками и закуской и, конечно, свою «подружку» — кинокамеру «Эклер». Чак — мою сумку с косметикой и полотенцем и свои суперклевые ласты. При этом на смуглом мускулистом бедре знаменитого плейбоя расходилась застежка супермодных плавок.
Вообще на всем, что теперь имело отношение к Чаку Куину, можно было не глядя ставить знак высшего качества и с большой осмотрительностью — печать собственности. Виллу в Беверли-Хиллз он арендовал, шикарные автомобили занимал у дружков, к женщинам относился так, будто брал их напрокат. Даже завораживающее зрителей обаяние Чака словно собрано из кусочков известных образцов: толстогубая улыбка Бельмондо, холодный прищур Сталлоне, бойцовская хватка Норриса, тяжеловесное добродушие шварценеггеровского Терминатора. А почему бы и нет? Из смеси любимых образцов, отработанных клише родилось подлинно новое, из набора затертых штампов — индивидуальность. Ведь «самородка» Куина «делали» опытные профессионалы, отлично знающие что к чему. И сколько ни пыхти от зависти или ревности, очевидно одно — Чак великолепен!
Я поднимаю темные очки, чтобы лишний раз убедиться в этом. На безмятежной морской лазури, потрясающе притягательной в соседстве раскаленного песка, виднеется лишь пенный след от мощных бросков загорелого тела. Несколько секунд над водой поблескивают бронзовая спина и кончик алюминиевой трубки — Чак рассматривает что-то на дне. Резкий удар ластами, нырок — и он снова ушел в зеленоватую прохладную глубину. Море опустело. На мгновение я представляю, что сижу так уже давным-давно у совершенно спокойной, гладкой синевы… Вздрагиваю, покрывшись зябкими мурашками. Уф! Чак вынырнул и, сдвинув на лоб маску, смачно высморкался в мою сторону. Умею же я нагонять страх, в особенности когда все так чудесно, что только и жди подвоха! Стоит понарошку испугаться, чтобы острее почувствовать полноту своего везения, своего несказанного счастья, которое почти не в кайф, когда и опасности никакой, и позавидовать тебе некому.
Если бы хоть кто-то мог видеть, какой высокопробный мужской экземпляр устремился ко мне, рождаясь из пены и волн подобно морскому божеству. Сорвав маску и трубку, Чак салютует ими, смоляные кудри увенчаны чем-то алым, литой торс опутан гирляндами ярко-зеленых водорослей, а правой рукой мое божество прикладывает к губам раковину, в которую положено гудеть Тритону. Я замерла, оценивая детали явления: шагающие по горячему песку сильные ноги, сияющие на солнце мириады капель, покрывших загорелое до черноты тело, и… Ого! Чак, кажется, потерял плавки, как и предвещал ехидный Сол, осмеявший шикарное новшество. Это ими он обмотал голову: супернадежная застежка весьма ответственной части мужского гардероба не выдержала напора. Еще бы, такого «Гарри Гудини», как у Чака, не удержишь никакими оковами.
— Ты наблюдал совокупление мурен? Или тебя возбудили брачные танцы медуз? — приветствовала я издали неожиданную для спортсмена-подводника эротическую форму.
Вместо ответа Чак отбросил «рог Тритона», оказавшийся бутылкой из-под виски,
Упершись руками в песок, Чак навис надо мной наглым мальчишеским лицом, с густых смоляных завитков побежали сотни ручейков. Нос от резинового обода маски слегка распух, на щеках воспоминанием об усах Сальвадора Дали отпечатались багровые полукружья, а губы, пухлые губы капризника и сладострастника, побледнели. Он медленно облизнул их, как вампир, готовящийся к трапезе, и с воинственным рыком прильнул к моей шее. Я забилась, скатываясь в песок, — «только не это!» Но было поздно: беспощадные зубы Чака перекусили бретельку моего нового, совсем не дешевого купальника. Ах, так! Я увернулась, вскочила, отбросив бюстгальтер. Чудовище, распахнув руки, двинулось на меня. Вываленный в песке, Чак выглядел угрожающе, не на шутку давая понять, что именно в таком виде собирается овладеть мной. «Пусти сейчас же! Я предпочитаю использовать наждачную бумагу — песок слишком мелок…» Мы катались по песку, как гамбургеры в кукурузных сухариках, прежде чем попасть в шипящее масло. Я зажмурила глаза и сжала зубы, спасаясь от сыпучего шквала. И вдруг — о, блаженство! — моих лопаток коснулась прохладная волна: ловкий Чак, всегда работавший без дублеров, не упустил в пылу ожесточенной схватки главной задачи — продвижения к водной стихии. Мягкий, вкрадчивый набег волны, выше, настойчивее… Изображаю бездыханную морскую деву, выброшенную прибоем. Чудесный дар природы, «жемчужина греха» с узенькой белой полоской на золотистом бедре, в том месте, где был поясок трусиков, заброшенных неведомо куда. Предоставляю возможность неистовому завоевателю насладиться моим обессиленным телом. Боже, они накинулись все разом — беспощадная волна, проникающая в самые заповедные уголки, дерзающий Чак и палящее из-за его плеч солнце…
Ага! Не так-то все просто, победитель! Я неожиданно увернулась и потащила Чака в глубину. Да, здесь позабавнее, чем на воздушном матраце, ковре или даже ступенях буддийского храма.
Мы изрядно взбаламутили воду, нахлебались, на зубах скрипел песок, в мокрых волосах запутались водоросли, а я, кажется, проглотила медузу. Во всяком случае, студенистый цветок покачивался у моей щеки, следя за выражением лица, пока изобретательный Тритон-Чак яростно старался достичь наивысшего наслаждения. Когда он наконец добился своего, медуза исчезла, а в животе у меня стало легко и прохладно.
Мы отдыхали после бурной схватки на самой кромке прибоя, позволяя редким волнам поворачивать расслабленные, сцепленные ладонями тела. Самая бойкая из них привалила меня к Чаку, лежащему плашмя с закрытыми глазами. Я забросила на его плечо голову и повернула лицо к небу, слыша лишь шелест волны и гулкие удары в грудной клетке Чака. Довольно долго в поле моего зрения была лишь бесцветная небесная синева, остающаяся позади опускавшегося к горизонту солнца, а потом в ней метнулись радужные крылья. Исчезли и снова вернулись. Сказочный мир, решив вознаградить нас за умение получать от него удовольствие, прислал поощрительный приз — невероятных размеров бархатистую бабочку, присевшую на мое влажное бедро.
— Поймай, — не глядя, пробормотал Чак, — это, наверно, ценный экземпляр.
— И не подумаю. Это просто мираж, как и все остальное…
Мне пришлось лишь чуть-чуть скосить глаза, чтобы увидеть метрах в сорока от берега изящные очертания «Лоллы». Без этой детали вкус туземного счастья не был бы столь полным. У моей яхты отменная стать — за версту видно, что ее хозяева знают толк в земных радостях и умеют за них платить. На таком суденышке можно без смущения причалить к самым «золотым» берегам Французской Ривьеры или модным курортам Испании, можно и просто затаиться в глуши, зная, что цивилизация — вот она, рядом, с телерадиооборудованием, мощной связью и всеми мыслимыми деталями сибаритского комфорта.
Так я лежала, смакуя вкус везения, пока Чак на брюхе, изображая контуженного солдата, пластался к своим спортивным доспехам, а потом, все с тем же стоном и выражением страдания на лице, подполз ко мне.
— Сестренка! Нет мочи терпеть… Морфину! — простонал он фразу из какой-то своей роли и жадно припал к моей груди.
— Легче, легче… Теперь, кажется, хорошо… — вздохнул он и, внезапно подхватив меня, толкнул к стоянке. — Аппетит от твоих процедур, сестренка, разгорелся зверский! Марш готовить трапезу. Один заплыв — и я готов присесть к столу!