Семь цветов страсти
Шрифт:
— Я пойду первый. Дай руку, Дикси. Не бойся, ничего не бойся. Сегодня — наше полнолуние!
Старое вино, о, это старое вино! Как дразнило, как вдохновляло оно игривое безрассудство! Мы летели вверх, оставляя позади черную бездонную пропасть, вспугивая летучих мышей, висящих вниз головой на деревянных балках, оступались, шутливо скользя над бездной. И внезапно вынырнули в осеннюю ночную свежесть. Майкл за руку вытащил меня на поверхность каменной площадки и задрав голову, воскликнул:
— Смотри, луна!
— Где?!
— Сейчас,
Огонь погас и почти тут же в темноте вспыхнул звук: ослепительным фейерверком взлетели в бархатное небо снопы рассыпающихся звезд: смычок коснулся струн.
— Это тебе, Дикси. Я написал для тебя прорву чудесной музыки. Я просто любил тебя до исступления, до глухоты и она сама начинала заполнять меня… Слушай, здесь все про меня, про нас, про всех, кто поймет.
Он играл, а я действительно сходила с ума — от огромной, необъяснимой, не вмещающейся в душу мощи этих звуков. Вместе с восторженной и жуткой радостью я чувствовала, как обретаю божественное всеблаженство, всемогущество, всезнание… Величайший из обманов, даруемый только музыкой.
Я ликовала от того, что владею этой ночью, музыкой и ее господином, что мы летим одни во вселенной, в тайне черноты, скрывающей все и всем одаривающей… И сожалела, что не со сцены Карнеги Холла играет мой Микки мою волшебную музыку, и не обрушится к его ногам дождь цветов и аплодисментов.
— Я люблю тебя, Микки, — чуть слышно прошептала я, когда звуки умолкли и все потонуло в звенящей безмолвием черноте.
— Обними меня, Дикси. — Он стоял рядом и, прижавшись к его груди, я услышала стук сердца: — Не так, совсем, совсем…
Наши тела слились в нестерпимой жажде плотского единства, они неистовствовали, стремясь извлечь из слияния то мучительное блаженство, которым исходила скрипка Майкла. Тело, душа, эмоции, разум — все разрозненные частицы существа собрались в пульсирующую огненную точку. Она росла, разгораясь гигантским солнцем и взрывалась мириадами разноцветных звезд.
Не было ничего, кроме этой ослепительно прекрасной смерти и восторга нового возрождения, нового полета в небытие…
— Хватит, прошу тебя. Мне кажется, я действительно теряю сознание.
— Нет, бесценная моя, — рассудок. Просто мы нашли друг друга и потеряли то, что по бедности, скудности, по жалкой своей растерянности, принимали за настоящую жизнь.
Боже, это твоя рука…
Не помню, как мы оказались в моей комнате — я, Микки и его скрипка, уместившись на кровати втроем.
— Поспи, а я тихонечко поиграю. Мне не хватило бы и месяца, чтобы проиграть все «Собрание Девизо» — то есть, «собрание очевидца». И еще пришлось бы пригласить оркестр. Это для большого концерта. Но есть и сонаты, пьесы,
Обнаженный Майкл, прислонившись спиной к стене и согнув в колене длинную ногу, склонил голову к скрипке. На фоне бледнеющего предрассветного неба в широком окне я видела его силуэт, словно вычерченный рукой Пикассо…
Мы немного спали и много любили, а когда вернулись к реальности — она оказалась сном: теплая старая комната, сквозящие гранатом тяжелые занавеси, пузатый секретер с чернильницей и торчащим наизготове гусиным пером, разбросанные на ковре в беспорядке вещи и огромный букет у изголовья кровати — листья, цветы, травы, еще поблескивающие росой.
— Это откуда? Невероятно изысканно и все в слезах. — Всряхнула я у лица осыпанную алмазами еловую ветку.
— Это дождь, милая. Всю ночь шел дождь. Я наломал цветы прямо под окнами — ведь это наш сад и наш дождь, — Майкл смотрел на меня с бесконечной печалью и восторгом. И было в его глазах что-то, напоминавшее незадачливого юродивого в женевском парке, считавшего святой шестнадцатилетнюю кокетку.
— Осталось пожелать только одно — кофе в постель. Конечно, без Рудольфа и Труды.
Майкл дернул кисточку звонка и, подмигнув мне, выглянул за дверь, завернувшись в банный халат. — Пожалуйста, с лимоном или молоком?
Он торжественно внес столик и устроил его на постели.
— Хитрюга! Как ты успел все?
— Ну, допустим, господина Артемьева застукали утром в саду, когда хулиган ломал ветки, но он на прекрасном немецком объяснил, что букет для дамы, а завтрак необходимо подать к двери спальни по условному звонку. Только… увы… здесь не хватает…
В дверь тихо постучали. Майкл просунул голову в коридор и вернулся с шипящей яичницей на подносе.
— Ага, значит, поняли правильно, — с ветчиной, как я и заказывал.
— А музыка? Откуда взялась на башне скрипка? Свалилась прямо с неба?
— Не заставляй меня краснеть, детка. Я схитрил… Видишь ли, как только я впервые увидел тебя еще там, в конторе Зипуша, то понял, что стану писать для тебя музыку, даже если ты никогда не узнаешь об этом. А стоило лишь мне оказаться на Башне, — я уже знал: это то место, где мне больше всего хочется концертировать, и…
— Что и?..
— Ты распахивала руки, мечтая о полете, а я сидел у стены с валидолом под языком, так?
— Верно. И уже тогда задумал меня соблазнить?
— А как же иначе, глупышка? Знаешь, ты так выгнулась, стремясь в небо… И мертвый бы не устоял…
— А ты так долго держался. И даже удачно изображал страсть с другой женщиной. — Припомнила я ночь в подмосковной даче. — Дачный сюрприз оказался впечатляющим.
— Я тогда думал, что потерял тебя… До вчерашней встречи был готов отрубить любую часть тела, не выдержавшую соблазна.