Семь цветов страсти

Бояджиева Людмила Григорьевна

— Верно. Тридцать лет назад всех тошнило от мелодрам, а Клод Лелюш просто взял в руки «Эклер» и снял «Мужчину и женщину». Без голых задниц, душераздирающих воплей и трупов. Но зрители плакали. Они пошли за ним, подчинились… Знаешь, что меня сейчас привлекает больше всего? — Любовь! Нет, не сексуальные откровения трансвеститов и геев. — Алан увлеченно сверкнул глазами. — Настоящая большая любовь. Это беспроигрышная тема. Конечно, до жути захватанная, до блевотины обсосанная… но всегда необходимая, как туалетная бумага и зубная паста для тела и тема Бога и Смерти — для души. В общем, «вечная ценность».

— Ты

убедителен, как рыночный торговец, восхваляющий свой товар, но далеко не уверенный в его свежести. Самому-то пришлось прикоснуться к «вечному»? — жала я на больной мозоль «интеллектуального ковбоя».

— То, что мы называем Большой любовью — в общем-то сплошь головная материя, плод изощренного ума и, если хочешь, виртуозного духа. Услада гурманов, садо-мазохистские изыски в самых возвышенных сферах… Далеко не каждый нуждается в этом и не всякий умеет. Особенно те, кого мы называем «здоровыми натурами».

— Выходит, секс, физиология — признак душевного здоровья и полноценности. Потребность любить — род извращения?

— Ты специально все упрощаешь, Дикси. Конечно, есть симпатии, общие интересы, привязанности, ответственность, любовь. Да, да, нормальная житейская любовь из состава тех чувств, что мы питаем к родителям, детям, животным, цветам, родному дому, ну, не знаю, — произведениям искусства, красивым вещам… Вкупе с физиологическим влечением она является основой соединение разнополых существ в пары. Почти все мужчины говорят женщинам, с которыми спят, что любят их. И те воспринимают это как должное, отвечая взаимностью. Причем, ни тех, ни других это ни к чему не обязывает — обычная прелюдия человеческого совокупления. Определенный эмоциональный обряд. Кстати, что ты имеешь против моего букета? Я хотел выглядеть галантным кавалером, а прекрасная дама, похоже, собирается мести розами пол.

— Извини, увлеклась дискуссией, — я подняла пышный букет с кучи дров для растопки камина. — Чудесные, царственные, гордые цветы, совсем не повинные в том, что стали символом чего-то невразумительного, чаще всего, фальшивого. По крайней мере, в моей жизни. Наполни, пожалуйста, водой этот антиквариат — здесь литров десять, мне будет трудно удержать. — Погнала я на кухню кавалера с огромной фаянсовой вазой.

Ал с удовлетворением воззрился на счастливо устроившиеся розы:

— Традиционные ценности — в них есть душок приятного, прочного консерватизма… Алые розы на камине, а в комнате двое — это же классика, мировой стандарт. — Алан нежно сжал мою руку в своих огромных клешнях. — Вот видишь, образный ряд требует продолжения: розы, мужчина и женщина, любовь…

Скатываться на интим мне совсем не хотелось. Я осторожно высвободила руку, поправляя сервировку стола. Ал пересел с дивана на кресло — от меня подальше, и начал сосредоточенно очищать яблоко. Я включила запись «Травиаты» на том самом любимом мной месте, где звучит мелодия прощания.

— Это, по-твоему, что? Ведь ты сейчас уверял, что Великой любви нет. А есть только некий ритуальный камуфляж — брачные танцы фазанов.

— Эх, детка… — он оставил яблоко и виновато посмотрел мне в глаза. — Есть. В том-то все и дело, что есть. И не только в классике, а здесь, сейчас. Но дается она избранным, как великий дар… Кто же признает себя обделенным?! Все умеют кое-как рисовать и писать письма, но Рафаэль

и Байрон появляются даже не раз в столетие… Если ты делаешь успехи в постели, а к тому же вообще — славный малый, ничто не мешает тебе думать о своих чувствах, как о любви. Только это совсем не то, детка…

— Как же ты намерен завоевать зрителя тем, что не знаешь сам?

— Быть Рафаэлем и понимать Рафаэля — не одно и то же. Иной раз критик объяснит тебе больше, чем предполагает сам автор. Я знаю, как любить и как быть любимым. И еще догадываюсь, как это должно выглядеть на экране.

— Будешь доснимать вместо Умберто наш индийский боевик? — улыбнулась я. — Дикси готова. Кстати, неплохая бы вышла «лав стори»!

Ал обнял меня за плечи и протянул бокал:

— Выпьем за прошлое! За Старика, за все еще манящий нас берег мечты…

— А теперь, без паузы, — за настоящее, за твою победу, «ковбой»! Мы чокнулись.

— За нашу победу, детка. Тот кадр на вокзале остался в фильме. За слезы Дикси! И тут же, без перерыва, — за будущее без слез. Выпей, дорогая, а я потом доложу главные тезисы.

Мы снова выпили, закусывая фруктами. Алан совершенно пренебрег моими кулинарными дарованиями, не позволив даже разогреть в микроволновой плите доставленные из ресторана котлеты «деволяй». Он пришел ко мне с подарком и теперь торопился его выложить.

— Я холостяк, Дикси, — торжественно объявил Ал, словно об избрании нового Президента. — Не стану дурить тебе голову, жена сама оставила меня. Мы разошлись по-дружески, она попала в хорошие руки и, кажется, счастлива. Дети устроены. Я все основательно обдумал и прибыл к тебе с предложениями, заметь, одно не исключает другого. Сосредоточься, детка. Диктую медленно, для тугодумов. Вариант первый: ты становишься моей женой и героиней моих триумфальных лент.

Он явно волновался, выкалывая вилкой на кожуре апельсина единицу, а затем кинул его мне.

— Держи! Вариант второй — ты выходишь за меня замуж и бросаешь сниматься, либо снимаешься у любых других мастеров. — Возьми, это второй. — Он бросил мне исколотый апельсин. — Третье — ты остаешься свободной женщиной, но становишься моей экранной звездой. Вот!

Ко мне покатился апельсин с наколкой римской III.

— И, наконец, последнее… — Ал сошвырнул пронумерованные фрукты на пол. — Ты посылаешь меня к черту!

Я подобрала ни в чем не повинные персики и сосредоточилась на уборке стола.

— Это так неожиданно, Ал. Нельзя же брать старую крепость с налета! Она может обрушиться в сторону осаждающих!

— Ты уже обещала кому-то руку и сердце?

— Брось, я закоренелая одиночка.

— Зря, тебе как раз пора подумать о детях.

— Алан, ты все правильно подсчитал. Мне тридцать пять. Последний шанс завести семью, И, в сущности, ты мой первый мужчина. Имеешь все основания стать последним… Но… Я не очень люблю детей. И вообще…

— Не напрягайся выискивать аргументами, а то сейчас скажешь глупость, — тактично остановил меня Алан и достал из сумки толстую папку. — Ты должна подумать. Вот сценарий, который я запускаю в сентябре у Джека. Кристин — твоя роль… Далее… в смысле импотенции. Это было временное явление. Я готов сегодня же доказать тебе справедливость своего заявления, — он шутливо упал на одно колено у моих ног и взял за руку.