Семь легенд мира

Демченко Оксана Б.

– Значит, такие охотники, – без тени смущения фыркнула Мира. – Куда вам демонов ловить, если одного маленького слепого ребенка всей деревней упустили. Теперь над вами зайцы смеяться будут, в лес постыдитесь показаться.

– Ох, беда пришла, нету мне боле покоя в родной деревеньке, – вздохнул Тофей. – Пищит тоньше комара и нудна-то не по годам. Молчу, молчу, куда мне…

– То-то же, – гордо вздернула носик Мира. – Коней привели?

– Всё как было уговорено, – солидно кивнул Медведь. – Корм наилучший для твоего красавца, одежка князьям и травки на лекарства. Моя Фимия тебе пирожков испекла.

Мира кивнула и совсем довольно объявила привал. Торопливо ссадила со спины Норима Арифу

и Дилю, зашепталась с конем, гладя мягкие губы и снимая ненужную более узду, поделила с ним пирожки.

Вэрри отозвал в сторонку кузнеца и развернул его лицом к маленькой снави, наговаривая в ухо свою идею клинка. Медведь задумался. Да так крепко, что молчал до самой Брусничанки, много дней, то хмурясь, то усмехаясь своим мыслям. Когда гостеприимные жители разобрали путников на постой и развели по заранее натопленным банькам, а Мира убежала проверять своего красавца, устроенного в отдельном просторном стойле, он наконец заговорил, отведя Вэрри к самой опушке.

Дождь сеялся редко и лениво, оседал прозрачными кристаллами на куртке и медленно растекался. Не поймешь – уже снег или еще вода? Лес чернел мокрый и сонный. Он-то знал, если это еще и не снег, то скоро гадать не придется. Пора. Земля пропиталась влагой, листья легли, укрывая теплым пологом корни. Трава от давнего последнего покоса уже не выросла высокой, холода не пустили. Рябины клонят к земле тяжелые гроздья, обещая суровую зиму.

Вэрри повернулся спиной к лесу, на который насмотрелся досыта за дорогу. Ему сегодня больше нравился вид деревни. Две новые избы воздвигли взамен сгоревших на прежних местах, золотистые и свеженькие. На крыше дальней еще сидели мастеровые люди и беззлобно переругивались с привычной для Брусничанки издевкой. Одни полагали, что теперь кузнец должен до весны старосте в ноги кланяться за такое проворство, а спасителя своего звать не учеником, а как самое малое батюшкой. Иные сомневались в его добросердечии и советовали пониже дверные косяки опустить, чтоб поневоле на коленях перед соседями из дома выползал. Третьи здраво намекали, что Медведица варит лучший мёд в деревеньке и потому ползать придется им, ведь на днях станут праздновать новоселье. А в оплату за стройку довольно не пускать гостей на поселение к Старому. Пусть сидит один, а все истории вендов достанутся им, без устали топорами махавшим две седмицы.

Дочки кузнеца уже забыли про страшный плен и теперь крутились возле Актама, выведя его из только-только выделенной конюшни, угощая хлебом и наперебой уговаривая потанцевать. Им живо помнился золотой лист, вьющийся по атласу его шкуры солнечным вихрем.

Медведь тоже смотрел и улыбался. Избы вышли просторнее и лучше прежних. Да и кузня новая куда удобнее, скоро дракон оценит. Вздохнув, Старый вернулся к мучающей его теме: конечно, клинок по душе Одуванчика откованный, одолеет Месть. Выбор хороший и необычный. Но чем он закончится для самого дракона? Да и для девочки тоже. Может, не стоит так опрометчиво сплетать со сталью и соединять с собственной рукой судьбу, которая еще не определена? Ведь ребенок, ну как можно…

Вэрри хмурился и требовал уточнения. Медведь рычал, поражаясь его недогадливости и отказывался вслух высказать свои подозрения. Оба остались недовольны друг другом, но сошлись на том, что иного клинка им не выбрать.

– Я не снавь, но скажу тебе сразу, – веско бросил напоследок Медведь. – Это не кончится с возвращением Орланов в столицу. И если девочка пострадает, я внукам завещаю тебя отыскать и со свету сжить. Ей и так досталась непростая доля.

– Не темни или молчи совсем, – огрызнулся Вэрри.

– Сколько тебе лет? – Вроде бы невпопад спросил кузнец.

– Шестьсот семьдесят пять.

– Изрядно. Видимо, шесть сотен лет головой в скорлупу изнутри стучался и все без толку, оттого и не поумнел, – разочарованно вздохнул тот, неприятно напоминая

манерой общения старосту. – Или оба вы слепые, или я чего-то не разобрал. Не только Месть к ладоням прирастает… Ладно, делай, как задумал. Может, так и надо.

Ковать оказалось тяжело.

Он испортил первую заготовку сознательно, даже не особо усердствуя. Со второй боролся куда дольше и сдался неохотно. Но булат придирчив и новой попытки ошибившемуся раз кузнецу не дает. Медведь согласно улыбался: нечего торопиться, пусть рука привыкнет к работе, душа успокоится и мысли станут ровнее и глубже. Все же – первый раз живое делать взялся.

Третья заготовка была лучшей из запасов кузнеца. Вэрри придирчиво рассматривал ее и не нашел отчетливых признаков изъяна. Медведь и правда вполне внимательно изучил его рецепт, от формы тигля, состава и пропорций добавок до мелких суеверных глупостей, свойственных каждому мастеру. Когда дождь побелел и стал падать куда медленнее, сухими танцующими снежинками, когда он засыпал избы по самые оконца, айри решился взяться за большое дело.

Правда, прежде перетерпел все полусерьезные-полунасмешливые суеверия бороев. Остатки зла из него выпаривали в бане, используя исключительно утреннюю воду новолуния и веники, собранные в какой-то особенно удачный день. Его переодели во все новое и староста со свойственной ему основательностью осмотрел розовенького айри и отметил, что тот теперь «ну чисто праздничный покойничек, весь обмытый и опрятный, за прежние грехи банщиками добротно излупленный». Миры рядом не было и Вэрри привычно застонал, такого он о себе еще не слышал. Арагни целыми днями сидела возле заготовки и гладила ее, нашептывая невнятное. Знакомилась, как она сама объяснила.

Он знал странное свойство булата, не поддающегося под молотом и не меняющего форму очень долго. Но представить себе не мог, как растянется процесс с живым металлом. Уже морозы окрепли, уже ночами гулко охали деревья, трескаясь в когтях стужи. Уже Яромил сыто и благодушно рокотал рядом, все более напоминая манерами прадеда. И взялся помогать в кузне, возвращая телу навык тяжелой работы. Потом к делу подключился и староста, который не зря показался Вэрри с первого взгляда похожим на молотобойца.

Клинок все привыкли звать коротко – Луч, так он не путался в их сознании с солнышком-Мирой, отспорившей право в любое время сидеть рядом и наблюдать за работой. Она капризно утверждала, что не похожа на нелепый и бесформенный кусок горячего металла, что звенит, не желая меняться много часов, обеспечивая бессонницу всей деревне. Уже третий по счету, и снова оглушает своим сердитым и упрямым голосом. Звучным, низким и сильным, ничуть не напоминающим ее собственный. Правда, иногда арагни шепотом признавалась Вэрри, что у них всё пока получается, только надо еще потерпеть, и довольно долго.

Айри устало и благодарно улыбался. Он почти не покидал кузницу, осунулся и похудел, спал урывками, по полчаса. Металл не терпит перерывов в работе, особенно этот. Айри удивленно обнаруживал все отчетливее, что знает, чего требует от него дело. Люди, помогающие ему, нервничали и сомневались. День ото дня им было все более странно неподатливое упорство булата. И в то же время сам Вэрри успокаивался и избавлялся от суетливых метаний. Все правильно. Разве он раньше не понимал, как бесконечно упряма маленькая Мира? Ведь надо быть очень сильной, чтобы решиться уйти из дома, убедить дабби и просто выдержать в его караване первый долгий путь. Никого не зная, не видя этого самого пути, не понимая толком даже языка тех, кто идет рядом, не позволяя помогать себе и жалеть, тем самым делая неполноценной и признавая слабой. А еще она – настоящее солнышко и потому, имея светлую и нежную кожу, все же не обгорает на самом жарком юге. Вся из невозможных и удивительных свойств соткана. Самая непохожая на иных людей, всех, кого он встречал прежде. Замечательная.