Семь минут
Шрифт:
«Приведите пример», — попросил судья Вулси.
«Ну… „Они спали вместе“ означает то же самое», — ответил адвокат Джойса.
«Но, защитник, это далеко не всегда правда!» — с улыбкой ответил Вулси.
После того процесса слово получило доступ на страницы книг.
Нет, не язык мог повлиять на решение жюри, состоявшего из «средних» граждан. Вопрос заключался в следующем: в каком контексте применялся этот язык? Для Молли Блум быть трахнутой человеком по имени Бойлан — это одно. Для джадвеевской Кэтлин быть трахнутой отцом нации и страны или Сыном Божьим могло означать нечто
Тут же возникала новая проблема — откровенного и подробного описания секса, которое «заметно переходило все допустимые границы и нормы в описании секса… то есть книга не имеет ровным счетом никакой общественной ценности».
Перед тем как приступить к чтению, Барретт положил на столик «Любовника леди Чаттерлей» и отчет о «Процессе „Леди Чаттерлей“», собираясь пролистать их. Сейчас было уже поздно, но он все равно раскрыл «Любовника леди Чаттерлей». Барретт не сразу нашел нужный отрывок, в котором Меллор занимался любовью с леди. Простите меня, мистер Джойс. Меллор делал с ней совсем другое. Барретт прочитал отрывок:
«…Его прыгающие бедра, убыстряющиеся толчки казались ей смешными. Подскоки ягодиц, сокращение бедного маленького влажного пениса — и это любовь! Да, это была любовь: смешное подпрыгивание его ягодиц и бедный влажный пенис, который казался таким маленьким и незначительным. Да, это была божественная любовь!» [9]
Он принялся листать «Любовника», встречая то там, то здесь: «он нежно погладил ее бедра, ею руки скользнули вниз меж ее мягких теплых ягодиц». И: «она держала мягкий пенис в руке», и так далее, и тому подобное.
9
Перевод М. Литвиновой и И. Багрова.
Барретт закрыл книгу, положил на столик и взял отчет о лондонском процессе. Он открыл его на том месте, где выступал кембриджский профессор, биограф Лоуренса. «Сексуальные отрывки, которые вызвали особенно много обвинений, занимают не более тридцати страниц, а книга содержит более трехсот страниц… Ни один человек в здравом рассудке не напишет триста страниц обычного текста из-за тридцати страниц секса».
Только тридцать страниц секса и двести семьдесят — «нормальной» литературы, и тем не менее лоуренская «Леди» долгие годы производила эффект разорвавшейся бомбы. Неужели двести семьдесят обычных страниц несли в себе достаточно общественной значимости, чтобы возместить откровенно сексуальные сцены? Барретт открыл изложение вступительной речи защиты:
«Автор опять, и это ясно из содержания, описывает определенные стандарты нашего общества двадцатых годов, годов депрессии и кризиса, против которых он боролся… Он считал… что болезни, которыми страдает общество, невозможно вылечить средствами политики, и исцелить его может восстановление правильных и гармоничных отношений между людьми. Одним из величайших даров природы, по его мнению, можно считать взаимоотношения любящих друг друга мужчин и женщин. В значительной степени это — физиологические отношения, в которых нет ничего противоестественного, их не следует
Общественная значимость… И при этом только каждая десятая страница посвящена чистому сексу.
А в книге Джадвея сексу посвящена не каждая десятая страница, а вообще все без исключения страницы числом сто семьдесят одна. Но, черт побери, «Семь минут» все равно не о том, чем занимаются животные, иначе Барретт не получил бы такого духовного очищения, не стал бы всего за несколько часов относиться к женщинам столь возвышенно-благоговейно. Описание секса было приемом, с помощью которого автор раскрывал суть отношений между полами — любовь, жалость, нежность, мечты и смысл жизни и смерти. В поведении Кэтлин не было ничего предосудительного, и оно не нуждалось ни в каких оправданиях, но если закону потребуется «общественная значимость», найти ее можно на каждой странице.
Тем не менее Барретт понимал, что существует много проблем, включая побуждения и намерения автора. Какая жалость, что Джадвея нет в живых, чтобы не только объяснить причины, побудившие его написать «Семь минут», но и ответить на множество вопросов, разбросанных по страницам книги. К сожалению, он оставил после себя только книгу, которая и будет представлять его в суде. Да, серьезных проблем великое множество, но вопрос о том, что есть «Семь минут» — порнография или настоящая литература, не входил в их число, по крайней мере, с точки зрения Барретта.
Если книга — произведение настоящего искусства, тогда кто-то должен защищать ее. Точно так же, как в случае нападок на права и свободы американских граждан, кто-то должен встать на защиту конституции и билля о правах.
Майк Барретт вспомнил страсть Зелкина к защите конституции и тревогу Верховного судьи Уоррена по поводу того, что сегодня Конгресс едва ли принял бы Первую поправку, гарантирующую свободу слова, печати, собраний и совести. Потом он вспомнил другого великого адвоката, Эдуарда Беннета Уильямса, который считал, что билль о правах даже не вышел бы из подкомиссии и не был поставлен на голосование в Конгрессе.
«За последние три десятилетия мы допустили эрозию свободы личности, — говорил Уильямс. — Причем это явилось не результатом сверхактивной деятельности правительства, не результатом целенаправленных атак на свободы в прошлом десятилетии, а итогом всеобщей летаргии и абсолютной беспечности. Мне думается, что мы допустили подмену в нашей национальной системе ценностей, настоящее эволюционное изменение, плоды которого начинаем только сейчас пожинать в полной мере. Мы поставили на первое место безопасность и подчинили ей свободу личности».
Если человек не может сегодня открыто говорить о сексе, тогда в один прекрасный день он перестанет говорить о религии, политике, общественных институтах, бедности, расовом неравенстве, несправедливости. В один прекрасный день этот «средний» человек, который вобрал в себя черты всего нашего общества, станет глухим. Тогда билль о правах прекратит свое существование.
Этот страшный процесс мог начаться с запрета книги.
Потрясенный, Майк Барретт уставился на «Семь минут».
Он принял решение.