Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Вот тебе, партизан, временное назначение: прикомандировываю тебя к библиотеке.
Этого-то завбиб и добивался (он уже как-то просил военкома прикомандировать в помощь ему писаря, но получил отказ). Теперь Ванька доказал, что и он мог быть хорошим помощником. Увы, радость хитрого завбиба была недолговечна! Военком продолжал:
— А ты, завбиб, за это новую нагрузку получишь — художественную часть.
На военной службе всякое бывает: от приказания не откажешься. Ошеломленный завбиб осведомился только, что представляет
— Украшение казарм. Чтобы в ротах голых стен не было, их расписать нужно. Я уже краски достал. Кисти, клей — все, что нужно, есть. Козлы, чтобы поверху лазить, тоже будут. Чтобы к третьей Октябрьской годовщине все готово было!
— Я же не художник, товарищ комиссар!
— Не художник, а это что?
Военком показал на изображение развернутой книги с написанными афоризмами.
— Книгу нарисовать просто, а человека или лошадь не могу... Честное слово, не справлюсь, товарищ военком!
— Захочешь — справишься! Пойдем посмотрим.
При входе в помещение первой же роты завбиб ужаснулся непомерной величине свежепобеленных стен: за три недели их не расписала бы сотня опытных художников-монументалистов. К чести комиссара нужно сказать, он и сам сообразил, что потребовал невыполнимого. После осмотра стен и детального обсуждения размеры заказа были снижены до некоего реального минимума: над входной аркой каждой ротной казармы должно было быть изображено что-нибудь символизирующее воинскую доблесть: скрещенные винтовки с красной звездой над ними, клинки, знамена с гербами, горны и барабаны...
В конце концов завбиб, как часто с ним бывало, сам увлекся идеей военкома, тем более что над эскизами фресок голову ломать не приходилось: мало ли заставок и виньеток можно было найти в военных книгах и журналах! Временно изменяя поэзии, завбиб утешал себя тем, что искусство живописи было не менее благородно. Что же касается монументальности, то... Автор никогда не видел в натуре лоджий Ватикана, но полагает, что сам Рафаэль подпрыгнул бы от восторга, увидев добротные стены архангельских казарм.
3.
Откуда ни возьмись, — не то с Баренцова моря, не то с самого Ледовитого океана, — пожаловал неласковый гость — ветер-поморозник. Придавили притихший город быстрые низкие облака, посыпалась с неба крупа, от которой никто никогда сыт не бывал. Пока дойдешь от Быка до Соломбальского моста, так исхлещет лоб, нос и щеки, что потом у непривычного южного человека вся кожа с лица лоскутками сойдет. Москвич-завбиб норовит засунуть под нахлобученную летнюю фуражку не только лоб, но и уши. А Ваньке — все нипочем — не то еще видал!
Деревянная набережная пуста. Под ней с гулом и плеском бушует Двина. Не барашками — матерыми белыми медведями ходят пенистые гребни темных густых волн.
Белая пелена скрывает не только острова, но и ближайшие строения. Впереди уступами вздымаются какие-то горы. Только когда совсем близко подойдешь — разберешь, что вовсе то не горы, а закрепленные штабеля бревен. Дальше — пустой берег. Лишь кое-где, покачивая высокими голыми мачтами, поскрипывают на причалах рыболовецкие парусники.
Но вот впереди чернеет первое настоящее морское судно. На округлой корме его — четкая надпись «Георгий Седов», сделанная по всем правилам старой орфографии: «и» десятеричное, ять, твердый знак. Орфография старая, а жизнь на нем идет новая: труба дымит, на палубе копошатся люди, делая какие-то нелегкие морские дела. Ванька останавливается около корабля как вкопанный.
— Неужели в море пойдет? —спрашивает он.
Завбиб уже бывал на пристанях и кое-что знает.
— Это ледокол. Он всю зиму будет работать.
Ванька не верит.
— А когда река станет? Что же он, как паровоз, ездить будет?
Завбиб, как может, объясняет устройство ледокола.
— У него корпус очень крепкий, а нос стальной и тяжелый. Он перед собой носом лед давит.
— А почему его так назвали?
— В честь Георгия Седова. Был такой путешественник, который хотел по морю до Северного полюса добраться.
— Доплыл?
— Нет, погиб.
— Жаль мужика!.. Но если корабль в честь его назвали, значит снова на полюс поплывут?
Ванька — романтик по натуре, завбиб — по настроению.
— Очень возможно, — отвечает он.
— А что, если мы пойдем сейчас к капитану и попросимся, чтобы он нас с собой взял?
В другую погоду завбиб, может быть, сам бы помечтал об этом, но сейчас... Как ни относителен уют полковой библиотеки, сравнивать его с уютом палубы арктического корабля не приходилось. Сердце завбиба переполняется пламенной любовью к библиотечной печке, и Ванькино предложение делает его наитрезвейшим из реалистов, когда-либо учившихся в реальных училищах. Однако свой решительный отказ от арктической экспедиции он мотивирует отнюдь не любовью к печке.
— Нам этого нельзя сделать: мы на военной службе. Нас не возьмут, но если бы даже и взяли, мы оказались бы дезертирами.
Ваньке остается одно: вздохнуть, но согласиться.
— Идем, Ваня! — пробует завбиб оторвать спутника от околдовавшего его зрелища.
— Обожди!.. Похоже, ящики какие-то лебедкой в трюм спускать хотят...
— Холодно же!
Завбиб в своей летней фуражке, короткополой второсрочной шинели и рваных бахилах и впрямь промерз насквозь.
— На, возьми мою папаху, а мне дай картуз!