Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Сколько подворий, караван-сараев, постоялых дворов перевидал Офонас-Юсуф в жизни своей! Персидские «завийя»; хундустанские «патхв-сала» — приюты странников и «дхарма-сала» — дома благочестия... На постоялых дворах, содержавшихся приверженцами Мухаммадовой веры, три первых дня кормили гостя без платы... А постелила тебе служанка-рабыня постель, заплатишь один шитель — медную монету владений делийского султана. А ежели у тебя с женщиной — тесная близость, заплатишь два шителя. А видел Офонас-Юсуф, как проживали купцы с жонками по законам «мута» — временного брака, и вовсе даром, без всякой платы, потому что ведь жене-то не платят!..
Он подумал, поскрёб нервически голову, зудящую кожу под волосами... Уж писал об одежде хундустанцев? Не писал? Решил оставить как есть. Невольно произнёс вслух молитву, повторил:
— А се оло, оло абрь, оло акъ, олло керем, олло рагим! — О Боже, Боже великий, Боже истинный, Боже благий, Бог милосердный!..
Офонас припоминал монастырское учение. Писать ведь следовало вовсе
116
...Стефан Новгородец да дьякон Зосима... — русские паломники XIV века.
117
…императора великого, Юстиниана... — Византийский император Юстиниан I Великий (527-565).
«Тут стоит столб чуден вельми, а по верху стоит Устиниан велик на коне, велми чуден, аки жив, в доспесе одеян срацинском, грозно видети его, а в руке держит яблоко злато велико, а на яблоце крест, в правую руку от себя простре буйно на Срацинску землю к Иерусалиму».
Офонас о себе ведает, что писания его совсем не таковы, каковы надобно писать; не таковы... И не то чтобы просты больно, а пишет Офонас не как должно...
«...А месяць светит, и царь нас видел, и татарове нам кликали: «Качьма, не бегайте!» А мы того не слыхали ничего, а бежали есмя парусом... А нас отпустили голыми головами за море... И пришли есмя в Дербент, заплакавши. А мы поехали к ширъванше... И он нам не дал ничего... И мы, заплакав, да разошлись кои куды... И тут есть Индийская страна, и люди ходят все наги... А мужики и жонки все наги, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку... Пути не знаю, иже камо пойду из Гундустана... А жити в Гундустани, ино вся собина исхарчити, занеже у них всё дорого: один есми человек, ино по полутретью алтына на харчю идёт, и вина есми не пивал, ни сыты... Хлам мой весь к себе възнесли на гору, да обыскали всё — что мелочь добренькая, ини выграбили всё...»
Не умеет Офонас плести словеса по-учёному, мало учен. А пишет как есть; какие слова найдёт, чтобы в словах этих сказать, каково видел...
Офонас пишет:
«Из Чаула пошли посуху, шли до Пали восемь дней, до Индийских гор. А от Пали шли десять дней до Умри, то город индийский. А от Умри семь дней пути до Джуннара».
Горы — Западные Гхаты, а на склоне горном — город Пали. А от Пали идёшь — город Умри, на реке Сина, от Пали к северо-востоку, по другую сторону Западных Гхат. Офонас решил пояснить, что Умри — «то есть город индейскый». А писал Офонас все слова в одну строку без промежутков, и заглавных буквиц не ведал, писал все буквы в одну меру. Потому возможно было бы тому, кто читать станет, подумать, будто приказывает, призывает Офонас на языке русском:
— Умри, мол, умри!..
Помереть, значит, призывает...
И, стало быть, Офонас думал о читателе своём, коему откроется новое из всего писания Офонасова. Офонас не хотел, чтобы читатель его путался в словах... Тревожился о читателе возможном?.. Или — и оно, пожалуй, вернее — опасался, боялся этого читателя — дьяка... Офонас ведь писал, чтобы оправдаться; его ведь уже полагали виновным; а виновен был он в том, что слишком далеко ходил и... возвратился!.. Но покамест писал, Офонас уходил в писание своё, искал слова, и ему было хорошо; но вдруг вспоминал, что ему должно оправдываться, и тогда напрягался, пугался, опасался... Вот так подумают, будто Офонас пожил в каком-то смертном городе страшном да и сам набрался ведовства да неверности... И Офонас пояснял старательно, что совпадение звучания двух слов — названия гундустанского города и русского призыва помереть — случайно...
Добрался Офонас в город Джананагар [118] , что означало на гундустанском наречии — «Старый город».
Купцы поклонились Асад-хану, которому спустя, быть может, одно десятилетие отрубили голову, потому что Махмуд Гаван, великий везир, покровитель был его. А зарубили Мухмуда Гавана, так и Асад-хана казнили.
А тот Махмуд Гаван был купец из купеческого рода; а говорил будто, что из княжеского, и будто бы его родичи разорились, и потому пришлось купечествовать. А сами все были родом из Гиляна. А тот Мухмуд Гаван приехал в морской город Дабхол, а оттуда поехал в Бидар, а там важным лицом сделался при шахском дворе. А тот шах был — Ала-ад-дин Ахмед-шах [119] .
118
...город Джунанагар... — Джуннар, Чюнер — индийский город, ныне не существует; расположен был к востоку от Бомбея.
119
...шах был — Ала-ад-дин Ахмед-шах... — Ала-ад-дин Ахмед-шах II, правитель Бахманидского султаната, правил с 1433 по 1457 г.
— Печать моя, вижу; но письма я не писал!
А тут молодой шах махнул рукой палачу придворному, наготове стоявшему. А вышел молодой шах из покоев своих, где пиршествовал. И, махнув рукой палачу, воротился на пир. И великий советник-везир был тотчас же в зале казнён. А тот Асад-хан рядом с ним был. И также казнили и Асад-хана. А стали править разные наместники, и скоро шахство Бахманидское распалось и были завоёваны владения шахские другими правителями земель Хундустана. А видел Офонас того Асад-хана многажды и многажды слыхал о Махмуде Гаване, которого по титулу его называл в своих писаниях великим советником — мелик-ат-туджаром.
В Джуннаре Офонас-Юсуф видал много раз и выезды самого Асад-хана, и выезды-поезда иных знатных. Серебряные носилки Офонас звал «кроватями». А несли такую «кровать» шестеро служителей рослых, а после сменяла их другая шестёрка. А вровень с носилками ещё служители несли ковры и опахала. Да вели верховых коней в убранстве парадном. А за ними — всадники, пешие воины, многие служители... А большие носилки несли два верблюда, а то — дивность! — два слона, богатыми широкими попонами покрытых. И в носилках таких — жёны Асад-хана. А вкруг — на иноходцах красивых — служанки в причудливых нарядах, собранные по красоте своей из разных земель и городов Хундустана. А ещё позади ехали верхами евнухи. И вкруг них — пешие слуги с палками. И слуги кидаются в толпу уличную и разгоняют палками людей, чтобы выезд Асад-хана дорогу имел.
А в хундустанских княжествах и царствах много было правителей и советников знатных. Мухаммадовой веры они, и прибыли из иных земель в Хундустан. И Офонас звал их в своих писаниях «хорасанцами» [120] .
Здесь, в Джунанагаре, увидел Офонас и многих воинов-магометан, которые были родом из разных стран магометанских, тоже «хорасанцы». А Хорасаном в те дальние времена называли все земли от Дешт-и Кевир — Большой Иранской солончаковой пустыни на западе до реки Аму-Дарьи и города Бадахшана на востоке и от Хорезмийской пустыни, коей в наши уже дни дали имя Кара-Кум, на севере до южной цепи Хиндукушских гор и до области Систан, что ныне зовётся Сеистан, на юге. И этим Хорасаном правили потомки великого Тимура. И они поделили Хорасан на четыре части; и в каждой части был один большой город. И города назывались: Герат, Балх, Мерв и Нишапур. А коней при Асад-хане Офонас-Юсуф увидел много, и хороших; а привезены были те кони из самой для коней хорошей земли, из той Азии, которую назовут столько-то веков спустя Средней.
120
...«хорасанцами»... — Хорасан — обширная местность в Иране. Афанасий Никитин называл «хорасанцами» всех насельников Индии, не принадлежавших к аборигенному населению.
Офонас писал в Смоленске; писал о Джуннаре, дальнем уже:
«Правит тут индийский хан — Асад-хан джуннарский, а служит он мелик-ат-туджару. Войска ему дано от мелик-ат-туджара, говорят, семьдесят тысяч. А у мелик-ат-туджара под началом двести тысяч войска, и воюет он с кафирами — неверными хундустанцами — двадцать лет; и они его не раз побеждали, и он их много раз побеждал. Ездит же хан Асад на людях. А слонов у него много, и коней у него много добрых, и воинов, хорасанцев, у него много. А коней привозят из Хорасанской земли, иных из Арабской земли, иных из Туркменской земли, иных из Чаготайской земли, а привозят их всё морем в тавах — индийских кораблях».