Семь причин, чтобы жить

Савченко Лена

Когда ушёл, а потом умер отец – Джун была рядом. Мать закрылась в себе, даже не всегда собирала ему обед в школу и всё, что от неё было слышно – односложные фразы и редкий плач. Николас не совсем понимал причины, только осознавал, что иногда глаза намокают и солёная вода катится по щекам вниз. Грудную клетку сжимало, рвало и он не знал куда деться от этого по вечерам. Ему не сказали, что так называется горе и боль. Не научили справляться с этим, не показали – он не один, жизнь продолжается и потери нужно уметь переживать. Семья у него с того времени ассоциировалась с холодными стенами блекло-серого цвета, тишиной и светом настольной лампы, разгоняющей мрак комнаты. С редкими шагами в коридоре, понимающими взглядами

учителей… список можно продолжать бесконечно, исключив из него тепло и заботу.

На похороны мать его не взяла, да и сама не пошла.

Джун Флауэрс видела всё это, наблюдала и делилась с Ником положенным родителями шоколадом. Иногда не только им, но хотя бы чем-то. Ребёнок не мог дать чего-то действительно стоящего, не мог понять, что происходит и уж тем более не в её силах было оплатить посещение детского психолога.

Так что начальную и большую часть средней школы они прошли бок о бок. Со взлётами и падениями, ярлыком “звезда” и коротким периодом ощущения ненужности после рождения Сьюзен. Николасу некому было рассказать, а тащить всё в себе невыносимо – поэтому он говорил ей, а Джун молча слушала и давала Нику то, в чём парень так нуждался – немая поддержка.

Джун не перебивала, подсказывала и единственная заметила, что с ним что-то не так. В тот момент им было уже по четырнадцать и Николас пришёл к ней, на взводе, злой как собака, обиженный на весь мир. Он рассказал, как отчим посмеялся в лицо на фразу “Я тебе не игрушка с рождественской ёлки!” и заявил, что оно так и есть. Игрушки покупают, чистят время от времени и ухаживают за ними, а ведь именно этим Дэвид Бэкорд и занимался. Платил по счетам, гонял по больницам время от времени, – мало ли, вдруг у него рак? – и заставлял правильно питаться.

– И говорит – разве этого недостаточно?! – крикнул Ник, закладывая руки за голову и продолжая ходить туда-сюда по комнате. – Прикинь?!

– Я понимаю, ты обижен, но…

– Нет, я не обижен! Мне срать на этого урода, но…

Он осёкся, когда девушка поднялась с кровати и подошла в плотную, потянулась к его лицу.

– Ты плачешь, – ровным голосом произнесла Джун и печально усмехнулась. – Тебе больно.

Иногда Николасу казалось, что она знает его лучше, чем он сам себя. Джун обнимала за плечи, а он чувствовал холодные пальцы на пульсирующем сердце. Джун смотрела в глаза, щурилась и старалась подарить тепло, а ему чудился рентген напротив, от которого ничего не спрячешь и ничего не скроешь. В отличии от него, Джун всё знала.

Он не замечал школьного фона, когда она была рядом, только слушал её голос. Джун рассказывала про то, что такое чувства и как они называются. Что иногда Ник испытывает такую боль, что даже не хочет её осознавать, а тем более копаться в её причинах.

Его не травили особо сильно, просто не стремились общаться и обходили стороной. Таких, как он – обособленных от общества, худощавых было довольно много, а ведь Николас даже ботаном не был. Когда-то имел тягу к знаниям, но она стремительно таяла на глазах с каждым скандалом дома из-за плохой оценки. Школа для него превратилась в обязательный пункт жизни, который просто нужно перетерпеть, из которого хрен что вынесешь полезного. Редкие проблески озарений тонули в рутине повседневности, появившейся никотиновой зависимости и странной тревоге, занимавшей всё его существо время от времени.

– Моя мать – психолог, так что я немного знаю обо всём этом. Если честно, такое себе удовольствие, подвергаться каждодневному анализу, зато я могу помогать тебе.

Они сидели в столовой и Николас поднял на неё взгляд только после того, как подруга окликнула его по имени.

– Я хочу помочь тебе. Тебе нужна помощь, понимаешь? Это ведь ненормально, отвратительно, а твоя мать – самая настоящая стерва, раз не видит твоего состояния.

Ник

кивнул. Наверное, с ним и правда было что-то не так, раз Джун говорит. Джун ведь никогда не врёт, только прошибает горькой правдой, но всегда только потому, что это будет лучше для него. Джун знает и, раз обещает, то обязательно поможет. Может тогда он прекратит стараться заполнить странную, бездонную пропасть в груди с помощью сигарет и других пагубных привычек. Адреналин – штука, на которую подсаживаешься очень плотно. Добыть её можно разными способами, большая часть из которых грозит закончиться в полицейском участке. Джун, конечно, рядом и всегда придумает как выкрутиться, но ведь и своей головой нужно думать.

Он добровольно вручил ей в руки сердце. Не любил, даже влюблён не был, но испытывал по истине светлые чувства по отношению к девушке. Был готов на что угодно ради неё и её безопасности, часто огрызался, если слышал в адрес Джун нелестные комментарии и даже порывался бить морды, но она останавливала. Улыбалась и говорила, что они того не стоят.

У Джун было специфичное чувство юмора. Она стебала всё – себя, его, окружающих. Не всегда добро, часто шутки были очень злыми и тогда Николас вздрагивал, старательно улыбаясь. Он вбил себе в голову, что он просто неправильный, раз не понимает её подколов, да и о чём вообще можно говорить, когда тебе рассказывают, как чувствовать, что правильно, а что нет? Ник так и не мог определить наверняка боль это или злоба, обида или зависть, радость или грустная теплота. Джун сказала однажды, что у него есть зачатки манипуляторства – так много говорить о своих проблемах, да ещё и шутить над ними, вызывая намеренную жалость – просто немыслимо! Николас был не особо согласен, но всё равно сбавил обороты и рассказывал всё меньше и меньше, боясь иной раз даже заговорить о каких-то переживаниях.

Ему хотелось быть хорошим для неё.

В тот-самый-день, когда Ник пришёл в школу, то сразу же ощутил перемены в воздухе.

Раньше на него мало обращали внимания, а тут косились, начинали перешёптываться и посмеиваться. Он нервничал, но до обеда так и не смог найти подругу. На СМС она не отвечала, на звонки – тоже. Николас даже засомневался, что Джун сегодня пришла на занятия, потому что не мог найти её среди прочих в коридоре, не замечал возле тех кабинетов, где у девушки должны были быть уроки, а напряжение всё нарастало, грозилось сбить с ног и не за что было уцепиться. Перезагрузок тогда ещё не было, только редкая тревога и попытки анализировать своё состояние, которые не приводили ни к чему хорошему.

В столовой было шумно, как и обычно. Ник зашёл в неё, вытягивая шею и наконец зацепился взглядом за знакомую причёску каштановых волос. Джун Флауэрс сидела за столом с другими студентами и что-то оживлённо рассказывала.

– Джун!

О, нет, ему не стоило подходить. Ему не стоило окликать её, а тут же развернуться и уйти, потеряться в школьных коридорах и пообедать на школьном кампусе. Весна дышала жизнью, в тот день солнце не скрыли тучи.

– Тебе чего, болезный? – обернулся на него Бак Поуп.

Ник недоумённо моргнул, посмотрел на подругу, но та очень увлечённо разглядывала свой обед. Бак поднялся.

– Да ладно тебе, – протянула сидящая рядом девушка. – Такой ранимый, вдруг ещё вскроется из-за тебя.

С соседних столов, за которыми постепенно затихали разговоры, послышались смешки.

Ник понимал и не понимал. Неотрывно глядел на Джун и ждал, пока она встанет, возьмёт его за руку, уведёт прочь и всё объяснит. Разумеется, у Джун есть для этого объяснение.

– Не вскроется, он боли боится, не забыла? – противную рожу исказила не менее противная ухмылка. – Чё встал, болезный?