Семь причин, чтобы жить
Шрифт:
Почему?
– Я…
– Слушай, а ты на препаратах сидишь? – пригнувшись, Бак с силой хлопнул его по плечу. – Ну, колёса там, ещё чего? Может поделишься, по секрету?
Он говорил громко специально, слышала вся столовая. Ник обратился в горный хрусталь.
Почему?
– Внимание! – теперь уже действительно крикнул он. – Если у кого-то депрессия или ломка – обращайтесь к Николасу Бэкорду!
Столовая грохнула. Мало кто сидел на своих местах тихо и смотрел на верзилу с неодобрением. Больше на Ника.
Почему?
–
Николас вздрогнул, попытался вдохнуть, но не смог. Ноги подкашивались, всё тело пронимала дрожь, а картинка мира размывалась. Он куда-то проваливался, взлетал, разбивался и всё в один миг.
– Нюня! – выкрикнул кто-то.
– Ню-ня! Ню-ня! – подхватили студенты. – Ню-ня!
Как это называется? Почему вода опять течёт из глаз против воли и почему так больно, сложно дышать? Ник смотрел на Джун и думал, что она сейчас поднимется и всё объяснит. Как обычно – вздохнёт, откинет кудрявую прядь волос с лица и спокойно заговорит. Развеет бурю внутри своим ураганом, но Джун не поднималась.
– Скажи им, Джуни! – Бак продолжал лыбиться. – А ты – имей в виду, мужики не плачут, только если не из этих! Или, Джуни, может, про его ориентацию ты всё-таки умолчала?!
У неё была причина. Она должна была быть. У Джун всегда есть причина, чтобы поступать так или иначе. Может – ей угрожали?
Звуки сливались в один монотонный, слышались будто издалека. Перед глазами маячила противная рожа Бака и подруга, ковыряющая вилкой брокколи.
– Эй, Джун, – охрипшим, замогильным голосом позвал всё же Николас. – Почему?
– Потому что, – у неё не дрожал голос, звучал режущей правдой и уверенностью в каждом своём слове, – Меня задолбало твоё нытьё, сраный ты абьюзер. Думал – привяжешь меня к себе своими проблемами и всё, можно экономить? Запишись к психотерапевту, вот кто тебе нужен! Я не спасатель, кретин!
Он смотрел в сощуренные карии глаза и прекратил понимать происходящее. Какой абьюз? Она же… сама…
– Рановато начал, – хихикнула блондинка рядом. – Даже бабу ещё не нашёл, хотя не завидую я твоей девушке. Или парню. Фиг тебя там знает…
На негнущихся ногах Николас развернулся и под шквал каких-то криков, фраз, мата, смеха вышел в коридор.
В тот день он раньше покинул школу. Его трясло вплоть до дома, изредка приходилось останавливаться и закрывать глаза. В голове вертелась куча мыслей, которая никак не желала укладываться в размеренные суждения и анализы. Он не мог объяснить себе, что испытывает. Наверное, она бы назвала это болью, но всякий раз, когда имя всплывало, резало хуже тупого ножа.
Почему?
За что?
Если ей хотелось прекратить дружбу, то почему нельзя сказать об этом хотя бы по переписке, если не в лицо? Зачем было выставлять его посмешищем на всю школу, раскрывая все секреты, которые знала только она? Ник же действительно боялся боли, а сейчас было настолько плевать, что он был готов стащить у отчима бритвенное лезвие…
Нет.
Хотя… в какой-то мере Джун была права. Он ведь действительно ненормальный, который не сторчался только потому, что растёт в нормальном районе и понятия не имеет, где достать. Иногда мысль пропасть была заманчива.
Потом была агония. Он так и не признался матери, заставшей его в настоящей истерике, что с ним. Тихо скулил, боясь издать лишний звук и услышать в свой адрес какое-нибудь обвинение.
“Мужчины не плачут”. А что они тогда делают?! Как, в таком случае, выразить то, что не передать ни словами, ничем другим, кроме как плохо сдерживаемым криком, за которым не слышно звона разбитого?! Неужели он должен быть вечной скалой, к которой не прикопаться, не навредить?!
Полгода он жил на автомате. Обедал подальше от остальных, часто прогуливал и всё чаще стал получать неудовлетворительно. Отчим на говно исходил, мать не отставала, и только маленькая Сьюзен смотрела на него и не понимала, что происходит. Просто тянулась своими маленькими ручками, хотела обнять и говорила, искренне так:
– Ты зе будешь в полядке?
Но он не был “в полядке”. Ни в момент вопроса, ни через день, ни через неделю. Николас и не подозревал, что может быть настолько дерьмово. Состояние это никак описать не мог даже для себя. Бесконечные перепады настроения и настроев выматывали уже потом, когда он вылез из желания откинуться к чёртовой матери и начал цепляться за что-то светлое без разбору. Перерыл, наверное, все сериалы, которые советовали при упадке, читал книги, изучал историю героев и выдуманных вселенных. Цеплялся за любое несуществующее, шёл точно на маяк.
В момент, когда теряешь надежду, когда последний луч прощальным всполохом покидает тебя, искать утешения приходится в чём-то другом. Он пересматривал пять раз “Реквием по мечте”, находя в фильме не просто четыре истории о загубивших себя наркоманах, а нечто более возвышенное и прекрасное, не поддающееся никаким словам. С головой пробовал уходить в атмосферу твиттера и по-настоящему смеялся с некоторых постов. Интернет-сетка стала ему вторым домом, но настоящих друзей он там так и не завёл. Не смог. Вёл переписку с парой ребят, но пугался малейшего проявления интереса к его состоянию и забрасывал общение. Не мог на вопрос – “Как ты” – ответить, что в порядке и не мог сказать правду.
Потому что. Он. Сраный. Абьюзер.
Эта мысль настолько плотно въелась в его сознание, что однажды он смирился с этим. Понял – мир полон дерьма, кишит дерьмовыми людьми и если для того, чтобы оградить себя от него, нужно стать полной сволочью, то он станет. Будет ухмыляться и посылать на все обидные слова, летящие в его сторону. Он законопатит себя в коконе из злобы и сарказма, выстроит такую стену, через которую не сможет перелезть ни одна живая душа. И пусть, пусть будет сжиматься комком на кровати и орать от боли, не издавая ни звука, зато никто больше не увидит его слабости. Никогда.