Семь смертей Лешего
Шрифт:
Если и это не подействует на строптивую шлюху, то ее ожидает, так называемая «пресс-хата». Ее бросают на несколько дней в камеру к уголовникам. После подобной отсидки даже самая твердолобая шлюха, и мысли не допустит об отказе сотрудничать, и платить парочке ментов. Всякий раз, с ужасом вспоминая о том, через что ей пришлось пройти в переполненной уголовниками, камере. Ей и в кошмаре не могло предвидеться такого, по сравнению с чем, ментовский, или бандитский субботник, покажутся детской шалостью.
Попавшей на милицейский учет девице остается два варианта. Работать на ментов, а значит делиться с ними частью заработанного, вдобавок,
Был и другой вариант для девиц, попавших в поле зрения милиции. Уехать из столицы, обратно в свою Тмутаракань, откуда все они собственно и прибыли. И начать там новую жизнь с богатым, денежным и сексуальным багажом, заработанным в столице. Многие, из попавших в поле зрения милиции, именно так и поступали. Если конечно у них на банковском счете имелись кое-какие сбережения, достаточные для того, чтобы начать новую жизнь.
Но были и такие, что встали на путь торговли телом недавно, не набрались достаточного опыта в искусстве обольщения мужчин, и еще не накопили средств для того, чтобы завязать с прошлым и начать новую жизнь. Такие либо соглашались работать на ментов, либо не соглашались, но из города не уезжали. Просто перебирались в другой район столицы, подальше от прошлого места работы.
Так и кочевали беглые проститутки из одного района в другой, не подозревая о том, что взявшие их в оборот менты, сообщаются между собой, и делятся информацией о сбежавших шлюхах. И хотя, попав однажды в руки ментам, они делали все возможное, чтобы не угодить к ним вновь, но рано или поздно, это все-таки случалось. Когда уличная шалава попадала в отделение, о ней тут же наводили справки. И горе ей, если в других районных ментовках опознавали ее, как кинувшую их шлюху. Даже недельное пребывание в переполненной уголовниками камере, были ничто по сравнению с тем, что ожидало беглянку.
Пройдя через круги ментовского ада, она бесследно исчезала. Искать шалаву никто не станет. На 99%, уличные проститутки это жительницы глубинки, из других регионов, приехавшие покорять столицу в надежде на лучшую жизнь, и оказавшиеся на панели. Не было у них в столице родных и друзей, лишь случайные половые партнеры на одну ночь. Родные и близкие были за сотни миль от этих мест. Нередко они даже и не знали, где находится любимая дочка, и не догадывались о том, каким ремеслом зарабатывает на жизнь.
Родные довольствовались редкими весточками, что приходили к праздникам от дочурки, обучающейся в столичном ВУЗе, да денежными переводами. Умница дочка совмещает учебу с работой. Им остается только гордиться тем, что они воспитали такое чудо, разумное и заботливое. И им невдомек, что возможно в тот самый момент, когда, получив очередную от дочери весточку, или денежный перевод, они хвастаются перед соседями, их умница лежит на кровати, призывно раскинув ноги, и сладостно стонет под очередным мужиком, олицетворяющим для нее в данный момент, и работу, и учебу.
Когда от дочери переставали приходить весточки
Но проходит полгода, год, а от дочери по-прежнему нет вестей. И тогда родители начинают тревожиться, писать в Москву, чего раньше никогда не делали. И тем обескураживающе для них полученный из столицы официальный ответ. Не было там никогда такого человека, по месту жительства такая не зарегистрирована, ни в одном столичном ВУЗе студентка с этими данными не значится. В Москве ее нет, и никогда не было, и дело об ее исчезновении, никто открывать не будет. Пускай они лучше поищут доченьку где-нибудь поблизости от родного Урюпинска. На этом так и не успевшие начаться розыски пропавшей шалавы и заканчивались.
Иногда их находили, но они были так изуродованы, что опознать человека было невозможно. Неопознанные трупы хоронили, как бесхозные. Дело о найденном мертвяке обрастало всеми необходимыми бумагами и справками, подшивалось и сдавалось в архив, с тем, чтобы до скончания века, перейти в разряд «висяков», преступлений, не имеющих шансов на раскрытие.
Иногда, кинувшие ментов проститутки возвращались. Это было страшнее всего. Появлялись они там, где работали раньше, где товарки по ремеслу знали их в лицо. Их отпускали в назидание остальным, как напоминание о том, что будет с теми, кто рискнет кинуть милицию и сбежать. Так и бродили они неприкаянные по столичным улицам. И приводили в ужас былых товарок, взирающих на безумный блеск в глазах, безобразные шрамы на лицах, созерцая бесчисленные синяки и гематомы. Нередко их украшали сломанные, а затем неправильно сросшиеся конечности и слюна, ядовито-зеленого цвета, сбегающая с уголков рта на грудь, изувеченную, с отрезанными сосками и множеством ожогов от тушимых об тело, окурков. Не была она больше ни женщиной, ни человеком.
По женской части у нее все было так исковеркано и искорежено, что современная медицина, помочь была не в состоянии. Ее насиловали многократно, с особой жестокостью и цинизмом, применяя подручные средства, вроде резиновых дубинок и пустых бутылок, зачастую разбиваемых внутри.
Несколько дней бродили по улицам безумные подобия женщин, внося панику в ряды товарок по ремеслу, напоминанием о том, что станет с тем ничтожеством в юбке, с той шалавой, что вздумает пойти против облаченных властью представителей закона. Через несколько дней, страшный человеческий призрак, наводящий ужас на проституток, исчезал так же внезапно, как и появился. Никто не знал, как они появляются на улице и куда, потом уходят, да и не хотел этого знать.
Пришли они от ментов, пройдя все круги ада изуверов в форме, оставленные в живых ради чьей-то жестокой прихоти. Ну а затем оказывались в психушке, где и доживали свои последние дни. Но и в психушке отмеренный им век был недолог. Они умирали в течение месяца от заражения крови, или гнойной инфекции, занесенной в организм по женской части, во время жестоких истязаний. Из убогой палаты, они перекочевывали в безымянную могилу с номером, последний приют большей части постояльцев психиатрической больницы. Дело об очередной безымянной больной закрывалось, исчезая навечно в больничном архиве.