Семь смертей Лешего
Шрифт:
Эти последние часы могут оказаться самым серьезным испытанием на их пути. И хотя с момента бегства пройдет две недели, возможно, их будут продолжать искать. А значит именно на дороге существует наибольшая опасность повстречаться с графскими соглядатаями. А значит там и пригодится выкованный Лешим короткий меч, с которым он так ловко умел обращаться. После встречи с клинком Лешего не выживал ни зверь, ни человек, и горе тому, кто осмелится стать на его пути.
Если бы Леший шел один, он бы добрался до города гораздо раньше, чем через две недели. Но с ним была девушка, за которую он нес теперь ответственность, как за самое дорогое существо. Он благодарил небеса за то, что в жены ему досталась не только стройная и красивая
Молодая жена довольствовалась непродолжительным отдыхом, куском мяса и ломтем хлеба, запивая пищу глотком вина. Ночью, укутавшись в медвежьи шкуры, они согревали друг друга теплом своих тел. Именно в таких, не самых комфортных условиях, и случилась их первая близость. Именно кузнец Леший, а не какой-то сиятельный граф, стал ее первым мужчиной, и он сделает все, от него зависящее, чтобы навсегда остаться единственным мужчиной в ее жизни.
Едва на лес опускалась тьма они, закутавшись в медвежьи шкуры, скидывали с себя все лишнее, чтобы предаться жаркой любви, тем более пылкой, чем более холодными и промозглыми становились ночи поздней осени. Утром, выбравшись из теплого уюта шкур, надев сброшенную накануне одежду, кузнец, стуча зубами от холода, разводил огонь. И вскоре костерок весело потрескивал, радуя теплом, и на его языках поджаривалось взятое в дорогу вяленое мясо. В глиняной чашке парило налитое из бурдюка вино. На разложенных возле костра каменьях, подогревались пресные лепешки. Когда все было готово, он будил безмятежно спящую супругу, еще более прекрасную после сна, обнаженную и такую желанную. Но, глядя на нее, он сдерживал свои желания, хотя давалось ему это отнюдь не легко. А она играла с ним, прекрасно понимая природу его искрящихся возбуждением глаз. И не торопилась покидать ночного ложа, сладко потягиваясь и демонстрируя мужу свои прелести, все более распаляясь, видя, как муж, еле сдерживает себя, в то время как мужское естество прямо-таки рвется из штанов ей навстречу.
Каждое утро начиналось с противостояния между долгом и соблазном, и пока побеждал долг и его союзники, - утренняя прохлада и сырость. Нежиться достаточно долго, чтобы сломить сопротивление мужа и предаться страстной любви, ей никак не удавалось. Утренняя прохлада и поднимающаяся от земли сырость, заставляли одеться, приберегая забавы на темное время суток, когда они остановятся на ночлег. И если в самое первое утро встреченное в лесу ей почти удалось сломить демонстрацией аппетитных девичьих прелестей супруга, то с каждым последующим пробуждением, ей все меньше удавалось его распалить. И дело вовсе не в том, что он охладел к прелестям, могущим свести с ума любого мужчину. Просто с каждым очередным пробуждением, становились все короче сеансы обольщения, так как каждое новое утро, становилось холоднее предыдущего. И если первые дни они несли медвежьи шубы в руках, используя их по назначению только ночью, то спустя неделю, приходилось кутаться в них и днем. И если во время ходьбы тело разогревалось от движения, то во время привала, приходилось кутаться в шкуры, чтобы спастись от озноба.
С каждым днем становилось холоднее, зима все тверже предъявляла на мир свои права. И кузнец торопился достигнуть пределов вольного города прежде, чем на землю ляжет снег, укрыв ее белоснежным ковром, на котором так предательски отчетливо видны следы людей, стремящихся остаться незамеченными. Если они не выберутся из леса до снега, им несдобровать. Наступившие холода не могли не насторожить. Они шли краем леса, недалеко от дороги и от людей, от деревень с припасами и разнообразной живностью. И пока им в пути не встречалось ни одного хищника, но худшее было впереди.
С наступлением холодов, часть живности, на которую охотятся лесные хищники, заляжет в спячку на всю бесконечно долгую зиму. Оставшиеся, будут покидать свои убежища
Но если им и не суждено погибнуть от зубов голодного зверя, в зимнюю стужу, имелся еще один враг, могущий отправить их к праотцам гораздо быстрее, нежели волчья стая. С каждым днем становилось все холоднее, и рассчитывать на потепление не приходилось. Поэтому и будил кузнец молодую жену с каждым днем все раньше. Именно поэтому удлинялось время, проводимое ими в пути, и все короче становились привалы. По подсчетам Лешего оставалось всего ничего до того момента, когда нужно будет выйти из леса и пройти остаток пути, длиною в несколько часов по дороге. И тогда вольный город распахнет им свои двери, и все невзгоды останутся позади, в прошлой жизни, к которой больше не будет возврата.
В вольном городе не любили бездельников, пьяниц и попрошаек. От таких город быстро избавлялся. Если кто-либо из его обитателей опускался до касты отверженных, он автоматически переставал быть горожанином. И никакие былые заслуги не могли спасти человека. Вольный город не прощал праздности и лени. Именно поэтому он был богат и силен, и с успехом противостоял многочисленным завоевателям. Опустившийся горожанин изгонялся прочь. Пришлые бродяги и нищие не могли легко проникнуть в город. Вход в город был платным, и плата по большей части неподъемна для нищей братии жаждущей очутиться за его стенами.
Но не все нищие настолько бедны и убоги, как это может показаться на первый взгляд. Их убогость зачастую не больше, чем ширма, укрывшись за которой легче вызвать у людей жалость, заставить их расстаться с парой мелких монет. Рваное рубище кормит нищих попрошаек ничуть не хуже, чем кормит крестьянина его хозяйство. Крестьянин пашет от рассвета до заката, не покладая рук, чтобы заработать на пропитание и на выпивку в праздники. Попрошайка не работает, если не считать работой сиденье на земле и приставанье к прохожим, в надежде на мелкую монету. Попрошайка всегда сыт и пьян, и посмеивается про себя, глядя на крестьян, лезущих из кожи вон, чтобы прокормить семью, и еще их, сирых и убогих, обездоленных бездомных бродяг.
Кое-кто из нищей братии был достаточно богат для того, чтобы купить платье поприличнее, спрятать рубище в заплечный мешок, и заплатив за вход, проникнуть в город. Там народ зажиточный, не прижимистый, и не мелочный, как в деревушках, встречающихся на пути у нищих бродяг по дороге в город. Вот только надолго задержаться в городе никому из нищей братии не удавалось. Городские служащие, в чьи обязанности входило выявление подобного сброда, не даром ели свой хлеб. Не проходило и суток, как очередной ушлый попрошайка, выдворялся за пределы городских стен. Страже, стоящей на охране ворот, строго-настрого запрещалось вновь впускать в город нищее тело, даже если оно будет облачено в роскошные одежды.
Можно было попытаться снова проникнуть в город, воспользовавшись сменой караула. Но за повторное нарушение городских законов, наказание было более существенным, нежели просто изгнание. Пойманного вторично, пороли розгами. Так крепко, что отведавший их бедолага, и вспоминать о городе не мог без содрогания. Минимум неделю валялся пластом, уткнувшись мордой в землю, не смея пошевелиться от мучительной боли.
В третий раз сунуться в город после подобного предупреждения, мог разве что сумасшедший, ибо было доподлинно известно, как глубоки его подвалы, и что есть в них немало зарешеченных клеток, служащих камерами нарушителям человеческих и божеских законов.