Семь сокрытых душ
Шрифт:
О своем родном сыне Борис так не пекся, как о ней, что служило лишним поводом для упреков и ссор со стороны жены. В семье о связи Бориса с Адой стало известно давно, но буря отшумела, и все как-то улеглось. Он не развелся, не бросил жену с сыном, и Ада в тот момент поняла, что ее мечтам о подвенечном платье не суждено сбыться. Странно, но она успокоилась. И набиралась опыта, вкладывая в работу всю страсть и любовь, которую могла бы отдать Борису. Он же радовался тому, что не ошибся в ней.
А потом он вновь привез Аду в Москву и устроил вначале начальником отдела, а затем – сделал управляющей московским филиалом. «На разговоры внимания не обращай, они будут,
Их любовные отношения возобновились и тянулись еще сколько-то лет. Пока два года назад Ада сама не приняла решение поставить точку.
Вся лента истории их отношений пронеслась в памяти скоростным поездом, пока Ада ехала в метро. Все взлеты и падения пережила она вновь, вспоминая этот даже не фильм, а составленный из самых важных моментов триллер. И когда вошла в кафе, в котором ожидал ее Борис, ее сердце уже стучало в своем обычном ритме.
– Рассказывай! – сказал он, после того как им принесли заказы. Сказал тем спокойным тоном, каким обычно вел любые разговоры – деловые или личные. За все годы знакомства с Борисом Ада ни разу не слышала, чтобы он повысил голос. Даже тогда, когда однажды, бледный от гнева, при ней отчитывал сына за какую-то крупную провинность, не изменил себе. Напротив, его голос тогда звучал на полтона ниже и тише, но казался раскатами грома, такими сильными и страшными, что хотелось втянуть голову в плечи, потупить взгляд и лепетать испуганно извинения. В тот раз Ада поняла, почему о Большом Боссе говорят с уважением, страхом и трепетом.
– Что рассказывать? – улыбнулась она, поднося к губам чашку с зеленым чаем. – Все как всегда: в работе порядок, но ты это и без меня знаешь.
– Я не о работе, – поморщился Борис и оттянул двумя пальцами ворот свитера, будто тот душил его или натирал кожу.
– А если не о работе, то и рассказывать нечего.
– Плохо!
Она задумчиво посмотрела на него, окинула взглядом светло-серый свитер, который удивительно шел к его смуглой коже, светлым глазам, что в молодости были насыщенного голубого цвета, а с возрастом поблекли и посерели до оттенка пасмурного мартовского неба, к ровной седине во все еще очень густых волосах. Борис смотрел на Аду, чуть склонив голову набок и прищурившись. Сложно было понять, осуждает ли он ее или, наоборот, рад тому, что рассказывать ей нечего: в его глазах мелькнули смешинки, губы же оставались плотно сжатыми так, как если бы Борис был недоволен, а голос прозвучал ровно, без дающих подсказки интонаций.
– Отсутствие новостей иногда само по себе уже хорошая новость.
– Плохо то, что ты мне соврала, – сказал вдруг он. – Рассказывай, что случилось.
– Ничего, – пожала она плечами, удивляясь не столько его проницательности, сколько тому, что упустила из виду: Борис обладает удивительной способностью «сканировать» настроения по ему лишь видимым признакам, улавливать малейшие интонации и мгновенно анализировать их, не ошибаясь в выводах.
– Ладно, не хочешь рассказывать сейчас, потом расскажешь, когда будешь готова, – мягко отступил он. По опыту Ада знала, что это обманчивый ход: потом ББ вернется к теме в самый неожиданный момент.
– Не выспалась, да еще сон кошмарный привиделся, – отговорилась она без особой надежды на то, что он ей поверит.
Рядом с ним невозможно расслабиться из-за ощущения, что
Ей стоило нервов, слез, многих лет, чтобы наконец-то осознать, что он такой и есть, таким и будет. И ей его не исправить. Напротив, это он, получив ее податливой, как мягкая глина, лепил из нее другую Аду: по своему подобию и на свой вкус. Вначале она не сопротивлялась, потом – бунтовала. Потом, поняв, что бунтовать бесполезно, смирилась. Она любила его с такой же силой, с какой периодами ненавидела – до выгорающего дочерна сердца. И вновь возрождалась фениксом от его звонка, от его голоса, взгляда: собирала себя из пепла ради того, чтобы вновь умереть. На него она потратила – умирая и воскресая – все отведенные ее душе жизни. А потом просто ушла. И тогда впервые увидела, как он потерял самообладание. Закрывая за собой дверь, оглянулась: некрасиво ссутулив плечи, он сидел на кровати и беззвучно плакал – разом постаревший, потерявший свою привлекательность. И все же от возвращения ее остановило понимание того, что плачет он не из-за ухода любимой женщины. А потому, что понял: его девочка выросла. Не выпала из гнезда, как неоперившийся птенец, а вылетела, гордо расправив крылья. Об этом он сказал ей позже, год спустя, между обсуждениями какой-то важной сделки, мимоходом, обронил, как замечание о погоде. Сказал – и избавил душу от камня сентиментальности и сожаления о проявленной слабости.
И все же она поняла, что еще стояло за тем его проявлением эмоций. Страх.
Она была его поздней, осенней любовью, с дождями, порывами ветра, краткими улыбками-обманами бабьего лета. Когда она ушла, он осознал, что за осенью придет зима, вымораживающая сердце стужа, колкость льда, ранние сумерки и почти полное отсутствие солнца. Его зима, которую ему уже не перезимовать. А у нее еще будет весна.
– О чем задумался? – спросила Ада, заметив, что Борис уже долгое время сидит молча, с отсутствующим видом.
– Так. О разных глупостях, – улыбнулся он и вновь оттянул двумя пальцами воротник свитера. – О том, что у меня наступает зима. А у тебя еще будет весна, и не одна.
Он словно прочитал ее мысли.
– А может, и не будет, – вырвалось у нее.
– Почему?
Ада не ответила, опустила глаза на пустую чашку, которую вертела в руках. Разговора не получалось. Просто они уже очень долгий период не говорили о чем-нибудь другом, кроме работы.
– Я сегодня вечером улетаю.
– А когда приедешь?
– Сложно загадывать, Ада. Я уже не молодой активный человек… понимаешь? – грустно усмехнулся он. Она понимала. Но не принимала. ББ был всегда. И будет. Даже если не будет ее.
– Пойдем погуляем, – взяла она его за руку. – Пойдем… Не знаю, куда. Куда угодно.
– Пойдем, – поднялся он и махнул официантке, чтобы та принесла счет. И вдруг, заметив, что у Ады блестят глаза, сел обратно. – Погоди… ты что, плачешь?
– Нет. Это линзы.
– Сними их. Мне хочется видеть твои глаза. Те, настоящие, а не эти, которые ты себе придумала.
Слово «придумала» прозвучало и смешно, и вроде неправильно, но в то же время точно передало смысл – Ада улыбнулась и послушно сняла линзы.
– Ну вот… Теперь ты – это ты, – сказал Борис, беря ее лицо в ладони. Как раньше. И Ада, поддаваясь наваждению, невольно прикрыла глаза, ожидая поцелуя. Но Борис, на мгновение задержав в ладонях ее лицо, опустил руки.
– Пойдем!
Он бросил короткий взгляд в папку со счетом и положил купюру. Затем подхватил Аду под локоть и вывел из кафе.