Семь столпов мудрости
Шрифт:
Мои верблюды научились арабской походке на полусогнутых коленях, с поворотом лодыжек, шаг их несколько удлинился и стал чуть быстрее обычного. Верблюды Бакстона шли неторопливой привычной рысью, без вмешательства со стороны солдат, сидевших на их крупах и отделенных от прямого контакта с ними подкованными железом башмаками, а также деревом и сталью манчестерских седел.
Хотя я начинал каждый этап пути с ехавшим рядом в повозке Бакстоном, мы с моими пятью спутниками всегда оказывались далеко впереди, особенно когда я ехал на своей стройной Бахе – ширококостной, громадного роста верблюдице, получившей свое имя за тонкий визг, в который превратился ее рев после того, как пуля прошила ей подбородок. Это было очень породистое,
Выигрывая таким образом у британцев три мили, мы подыскивали какой-нибудь участок с густой травой или с сочными колючками и ложились отдохнуть, упиваясь теплой свежестью воздуха, предоставляя верблюдам возможность попастись, пока нас не догоняли остальные.
Сквозь жаркое марево, трепетавшее поверх сверкавшего на солнце кремня, устилавшего склоны кряжа, в поле нашего зрения сначала показывалась узловатая коричневая масса колонны, которая словно пульсировала от раскачивания шагавших верблюдов. По мере приближения эта масса разделялась на небольшие группы, которые то разрывались, то сливались одна с другой. Наконец, когда караван был уже совсем близко, мы начинали различать отдельных всадников, похожих на больших водоплавающих птиц, по грудь погруженных в серебристую дымку, впереди которых величественно покачивалась в седле атлетическая фигура Бакстона, возглавлявшего своих обожженных солнцем, веселых, затянутых в хаки солдат.
Было странно видеть, как по-разному они ехали. Одни сидели вполне естественно, несмотря на грубые, жесткие седла, другие как-то выпячивали зады, наклоняясь вперед, как арабские крестьяне, третьи приподнимались в седле, словно ехали на австралийских скаковых лошадях. Мои люди, судя по их виду, едва удерживались от насмешек, я же сказал им о том, что отберу из этих трехсот солдат сорок парней, которые дадут сто очков вперед в искусстве верховой езды, в бою и в выносливости любому из четырех десятков солдат фейсаловской армии.
В полдень мы остановились на час или на два под Рас-Мухейвиром, потому что, хотя жара в тот день была меньше, чем в августе в Египте, Бакстон не захотел заставлять своих солдат двигаться по этому пеклу без перерыва. Верблюдов мы отпустили попастись, сами же после завтрака улеглись немного поспать, игнорируя вцепившихся в наши потные спины мух, скопищем сопровождавших нас от самого Баира. Мои телохранители ворчали, считая, что ехать на груженых верблюдах было ниже их достоинства, уверяли, что никогда раньше они не терпели такого позора, и богохульно молили Аллаха о том, чтобы мир не узнал о моем деспотизме по отношению к ним.
Они были вдвойне недовольны, потому что вьючные верблюды были сомалийскими, максимальная скорость хода которых не превышала около трех миль в час. Колонна же Бакстона делала по четыре мили, сам я больше пяти, и, таким образом, для Зааги с его сорока разбойниками наши переходы были медленной пыткой, разнообразие в которую вносили только артачившиеся верблюды да необходимость поправлять съезжавшие с них вьюки.
Я ругал их за эти капризы, называя обозниками или кули, и всячески высмеивал, пока они не стали над собой смеяться сами. После первого дня пути они согласились с предложением продлить дневные переходы на темное время (очень ненадолго, потому что животные, страдавшие куриной слепотой, в темноте ничего не видели), сократить время завтрака и полуденных привалов. Караван за время пути не потерял ни одного вьюка из их груза, что было большим достижением для этих изысканных джентльменов, оказавшимся возможным только потому, что под их внешним лоском скрывались самые лучшие погонщики верблюдов из тех, кого можно было нанять в Аравии.
На этот раз мы заночевали в Гадафе. Когда
Он попросил Бакстона не убивать прямо на дороге верблюдов, получивших повреждения на марше, потому что его солдаты каждый раз использовали это как предлог для очередной трапезы с верблюжатиной и движение каравана задерживалось. Зааги никак не мог понять, почему британцы убивали своих больных верблюдов. Я объяснил ему, что мы считали своим долгом застрелить товарища, тяжело раненного в бою и которому уже ничем нельзя было помочь, но он возразил, что это может покрыть нас позором. Он был уверен в том, что вряд ли нашелся бы человек, который не предпочел бы постепенную смерть в пустыне от слабости внезапному прерыванию жизни. Действительно, в его понимании самая медленная смерть была милосерднее всего другого, поскольку отсутствие надежды смягчило бы горечь поражения в бою и предоставило бы душе человека возможность раскаяться в грехах и подготовиться к принятию Божьего прощения. Наш английский довод, согласно которому быстрое умерщвление чего угодно, кроме человека, есть высшее добро, он всерьез не принимал.
Глава 105
Каждый новый наш день был похож на предыдущий, всякий раз мы с трудом продвигались на сорок миль. Однако предстоящий день был последним перед выполнением задачи по разрушению моста… Я отправил половину своих людей из вьючного каравана вперед, чтобы они оседлали каждую из окрестных высот. Это было сделано, но пользы нам не принесло: когда мы уверенно и бодро двигались к уже хорошо видному впереди нашему прибежищу Муаггару, с юга показался турецкий аэроплан, облетел нашу колонну и улетел в направлении нашего движения – в сторону Аммана.
К полудню мы в мрачном настроении въехали в Муаггар и укрылись в развалинах фундамента римского храма. Наши наблюдатели заняли позицию на гребне, откуда открывался вид на убранные поля равнины, простиравшейся до линии Хиджазской железной дороги. Мы осматривали в бинокль горные склоны, серые камни на которых были похожи на стада пасшихся овец.
Мои люди отправились в раскинувшиеся под нами деревни, чтобы узнать новости и предупредить жителей, чтобы они не выходили из домов. Возвратившись, они сказали, что обстановка складывалась не в нашу пользу. Вокруг лежавших на токах буртов провеянной кукурузы стояли турецкие солдаты, потому что сборщики налогов всегда замеряли обмолоченное зерно под охраной подразделений пехоты на мулах. Три таких отряда, всего сорок солдат, провели эту ночь в трех деревнях, ближайших к большому мосту, – тех самых деревнях, через которые нам неизбежно предстояло не раз пройти.
Мы собрались на экстренный совет. Аэроплан либо обнаружил нас, либо нет. Это в худшем случае могло привести к усилению охраны моста, но не вызывало у меня больших опасений. Турки, вероятнее всего, посчитают, что мы представляем собою авангард третьего рейда на Амман и скорее сосредоточат, нежели рассредоточат свои отряды. Солдаты Бакстона были опытными бойцами, и он составил прекрасные планы. Успех был обеспечен.
Сомнение вызывал вопрос о том, во что обойдется разрушение моста, во сколько жизней британских солдат, так как мы помнили о приказе Бартоломью не допустить потерь живой силы.
Присутствие турецких всадников на мулах означало, что наш отход не будет беспрепятственным. Верблюжий корпус должен был спешиться на расстоянии почти мили от моста (ох уж эти шумные верблюды!) и продвигаться дальше в пешем строю. Шум штурма, не говоря уже о взрыве трех тонн пироксилина под мостом, не сможет не всполошить всю округу. Турецкие патрули в деревнях могут наткнуться на место укрытия наших верблюдов, – что было бы для нас катастрофой, – или по меньшей мере преградить нам путь отхода по пересеченной местности.