Семь столпов мудрости
Шрифт:
На самом севере языковая граница проходила, что было вполне логично, по автомобильной дороге Александретта – Алеппо, до пересечения с железной дорогой, откуда поворачивала к долине Евфрата. Анклавы с туркоязычным населением попадались и к югу от этой линии, шедшей через туркменские деревни севернее и южнее Антиохии и рассеянные между ними армянские. В противоположность этому главным центром прибрежной популяции была община Ансария. Это были приверженцы культа плодородия, настоящие язычники, настроенные против чужаков, подозрительно относившиеся к исламу и отчасти тяготевшие к христианам, в равной мере подвергаясь гонениям. Эта секта, в целом самодостаточная, была клановой в мировоззренческом смысле слова и с точки зрения политической ориентации. Люди, ее составлявшие, никогда не предали бы друг друга, но вряд ли поколебались перед выдачей иноверца. Их деревни гнездились
С ансарийцами смешивались колонии сирийских христиан, а в излучине Оронта жили крепко спаянные кланы армян, враждебных Турции. Внутри страны, вблизи Нарима, жили друзы – этническая группа арабского происхождения – и немногочисленные выходцы с Кавказа – черкесы. Эти наложили свою руку на все. Севернее их жили курды, женившиеся на арабских женщинах и принимавшие политику арабов. Большинство из них исповедовали христианство и ненавидели турок и европейцев.
Сразу за курдами теснились немногочисленные езиды – арабоязычные, но в душе приверженные иранскому дуализму и склонные к умиротворению духа зла. Христиане, магометане и иудеи – народы, которые ставили откровение превыше разума, объединялись в поношении езидов. Дальше, в глубине страны, находился Алеппо, город с двухсоттысячным населением, олицетворение всех тюркских рас и религий. В шестидесяти милях к востоку от него осели арабы, цвет кожи и манеры которых все больше и больше приобретали черты центральных племен по мере приближения к краю цивилизации, где исчезали полукочевники и воцарялись бедуины. Область Сирии от моря до пустыни, еще на один градус южнее, начиналась с колоний черкесских мусульман, расселившихся вдоль побережья. Их новое поколение говорило на арабском языке и представляло собою талантливый, но вздорный и заносчивый народ, вызывавший враждебное отношение у арабских соседей. Еще дальше от них были исмаилиты. Эти персидские эмигранты в течение столетий превратились в арабов, но почитали в своей среде пророка во плоти, которого звали Ага Ханом. Они верили, что он великий и несравненный властелин, чье дружеское расположение сделает честь такой державе, как Англия. Исмаилиты держались в стороне от мусульман, плохо скрывая свои многочисленные пороки под маской ортодоксальности.
За ними располагалась причудливая мозаика деревень, населенных арабскими племенами христианского вероисповедания во главе с шейхами. Они казались весьма убежденными христианами, совершенно непохожими на своих лицемерных собратьев, живших в горах, хотя одевались так же, как те, и находились в наилучших отношениях с ними. К востоку от христиан были мусульманские сельские общины, а на самом краю земледельческой зоны – несколько деревень исмаилитов-изгнанников. Далее – земля бедуинов.
Третья область, лежавшая еще на градус ниже, простиралась между Триполи и Бейрутом. В первом, ближе к побережью, жили ливанские христиане, большей частью марониты или греки. Было трудно распутать узел политики, проводившейся обеими церквами. На первый взгляд одна была профранцузской, другая – пророссийской. Но часть местного населения находилась на заработках в Соединенных Штатах и там поддалась влиянию англосаксонского мировоззрения. Греческая церковь гордилась тем, что была автокефальной и упорно отстаивала местные интересы, что могло скорее толкать ее на союз с Турцией.
Приверженцы обеих конфессий, когда на это отваживались, поливали магометан несусветной клеветой. Казалось, что такое словесное выражение презрения спасало их от сознания своей врожденной неполноценности. Мусульманские семьи жили среди них, одинаковые и внешностью, и в обычаях, за исключением разве особенностей в диалекте и того, что меньше афишировали эмиграцию и ее результаты.
На более высоких горных склонах гнездились поселения метавалов, магометан-шиитов, потомков персов. Они были грязными, невежественными, неприветливыми фанатиками, отказывавшимися принимать пищу или пить с неверными, к суннитам относились так же плохо, как к христианам, и признававшими только священников и вельмож. Их достоинством была твердость характера, редкое качество в разболтанной Сирии. За гребнем гор лежали деревни христиан – мелких землевладельцев, живших в мире с мусульманскими соседями, словно бы они никогда не слышали о происходившем в Ливане. Восточнее их селились арабские крестьяне-полукочевники, а дальше простиралась открытая пустыня.
Четвертая
За восточными равнинами, густо населенными арабами, раскинулась Леджа, лабиринт растрескавшейся лавы, где за время жизни бесчисленных поколений собирались неприкаянные, отверженные сирийцы. Их потомки жили в деревнях, не подчинявшихся никаким законам, в безопасности от турок и бедуинов и раздираемые наследственной кровной враждой. К югу и юго-западу от них открывался Хауран – громадные просторы плодородной земли, заселенной воинственными, полагавшимися только на себя и процветавшими крестьянами.
Еще восточнее жили друзы – неортодоксальные мусульманские сторонники покойного безумного султана Египта. Они жгуче ненавидели маронитов, которые с одобрения правительства и дамасских фанатиков регулярно устраивали погромы друзам. Не меньше ненавидели друзов ни во что их не ставившие мусульмане-арабы. Они были в состоянии непрекращающейся кровной вражды с бедуинами и сохраняли в своих горах видимость ливанского рыцарского феодализма времен суверенных эмиров. Пятая область на широте Иерусалима с самого начала была заселена немцами и германскими евреями, говорившими по-немецки или на идиш, – более своевольными, чем даже евреи римской эпохи, не способными поддерживать контакты даже с представителями своего же этноса. Некоторые из них были фермерами, большинство – лавочниками, наиболее обособленной прижимистой частью населения Сирии. На них косо смотрели окружавшие их враги, упрямые палестинские крестьяне, еще более тупые, чем земледельцы Северной Сирии, меркантильные, как египтяне, и постоянные должники.
За ними начиналась иорданская глубинка, населенная поденщиками, а дальше группа за группой шли деревни исполненных собственного достоинства христиан, которые являли собой самые отважные образцы истинной веры в этой стране. Среди них, а также восточнее осели десятки тысяч полукочевников-арабов, придерживавшихся духа пустыни, живших щедростью своих соседей-христиан и в страхе перед ними. Дальше лежали спорные земли, где оттоманское правительство поселило черкесских эмигрантов с русского Кавказа. Они удерживались там только мечом да благосклонностью турок, которым и были преданы по необходимости.
Глава 59
Рассказ о Сирии не кончается перечнем разных религий и этносов, населявших сельские местности. Здесь было шесть крупных городов – Иерусалим, Бейрут, Дамаск, Хомс, Хама и Алеппо, каждый со своими убеждениями, характером, системой управления. Самый южный из них, Иерусалим, был убогим, заброшенным, но священным для каждой семитской религии. Христиане и магометане совершали к святыням своего прошлого паломничество, а некоторые евреи считали этот город политическим будущим своего народа. Эти объединившиеся потоки были настолько сильны, что Иерусалим, казалось, не имел настоящего. Населяющие его люди, за редким исключением, были безликими служащими отелей, жившими за счет толп туристов. Им были чужды арабские национальные идеалы, хотя знакомство с различиями между христианами в момент обострения их духовных чувств привело к тому, что все классы иерусалимского общества стали презирать нас скопом.
Бейрут был совершенно новым городом, французским по духу и языку, но вместе с тем пристанищем и американским колледжем для греков. Его общественное мнение определяли тучные христианские купцы, так как сам Бейрут ничего не производил. Другим влиятельным компонентом его населения был класс вернувшихся эмигрантов, счастливых возможностью инвестировать сбережения в сирийском городе, больше всего похожем на ту самую Вашингтон-стрит, где они сколотили свои состояния. Бейрут был воротами Сирии, через которые в страну проникала дешевая или залежалая иностранщина. Он представлял Сирию столь же убедительно, как Сохо – сельские графства вокруг Лондона.