Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Стампас Октавиан

–  Это не зелье, - простонал флорентиец, поскольку острие кинжала никак не могло размягчиться, а сила моих рук и ног, сковавших врага, подобно клешням, все не убывала.

–  Что же это было?
– полюбопытствовал я.

–  Слово, - услышал я в ответ.

–  Слово?!
– изумился я вновь и, тут же похолодев от ужаса, зашипел на самого опасного из всех возможных собеседников: - Молчи!

Мог ли он, выйдя из растерянности, одним легким выдохом вновь погрузить меня в забытье? Гадать затрудняюсь. Возможно, то слово, как и жало пчелы, было пригодно только

для одного, первого, укуса. Возможно, меня спасло другое жало - стальное, которое прикололо к доскам всю волю моего нового "провожатого", а заодно - и его смышленость.

Стараясь не выдать своего собственного замешательства, я повелел Сентилье нацарапать перстнем то колдовское слово на полу. Он долго кряхтел, скребя дорогим камнем по доске, и наконец я, невольно щурясь и отворачиваясь подальше в сторону, сложил увечные буквы в единый смысл. Получилось на франкском: "ЗАТМЕНИЕ".

Закрыв глаза и крепче сжав рукоятку кинжала, я повторил вслух:

–  ЗАТМЕНИЕ.

Остальные чувства донесли мне, что флорентиец, воняя от страха едким потом и хрипло дыша, остался подо мной, кинжал не покинул моей крепкой руки, а собачье рабство не отпустило моей шеи. Последнее я принял за самый верный признак того, что мир не опрокинулся в бездны худшего обмана.

–  Других слов нет?
– осмелев, спросил я, да и что еще оставалось мне делать, как только не осмелеть.

–  Мне передали только это одно, - признался флорентиец.
– Перед тем, как мы вошли в таверну, я указал вам на небо. Вы спросили: "Что там такое?". Я ответил, что скоро Луна закроет первую звезду в Змееносце и это ЗАТМЕНИЕ хорошая примета для плавания.

–  И что же со мной должно было случиться?
– спросил я, уже понимая, что далеко не все вышло по замыслу злых мудрецов.

–  Сначала, мессер, вы должны были следовать за мной, потом надолго заснуть, что и произошло. А потом, как мне сказали, вы должны были смиренно принимать все обстоятельства и приказы и довольствоваться пищей, которую вам предложат.

–  Получилось не все, - заметил я.

–  Да, мессер, - подтвердил Тибальдо Сентилья.

–  В том-то вся загвоздка, - продолжил я нашу беседу, стараясь говорить уже веселей и тем предлагая флорентийцу свою дружбу и участие.

Никакого объяснения тому, почему же "получилось не все", я, как и мой двойник, не находил, но догадался лишь поблагодарить в мыслях Черную Молнию, и вправду спасшую меня во сне от поругания. Если бы еще поверить ее слову так же - как и тому спасительному удару ассасинского кинжала! Тому самому слову, что сверкнуло на острие, вернувшем меня в столь же необъяснимую и полную ловушек явь! "Любимый", - так ведь и сказала Акиса. Может, стоило остаться там, у стен Трапезунда, отдав свое тело врагам, а душу возлюбленной, и вовсе не становиться теперь жалким победителем, посаженным на собачью цепь?

Кинжал дрогнул в моей руке, и флорентиец вздохнул так, будто уже начал сочувствовать моим несчастьям.

–  Мессер, - тихо проговорил он.
– Я допускаю, что нас обоих используют в недобром деле. Я допускаю, что от каждого из нас скрывают часть истины, и таковое сокрытие

также оказывается опасным для нас обоих. Вас я не знал и обязан был поступать так, как мне повелели. Выбора у меня не было. А если и был, то лишь между жизнью и смертью, что подразумевалось само собой и не требовало от моих хозяев каких-либо явных угроз.

–  Догадываюсь, - сказал я, вполне доверяя такому течению событий, - и даже, признаюсь вам, сижу и ломаю голову над одной загадкой: чем же вы, синьор Сентилья, отличаетесь от комтура, то есть от моего предыдущего проводника. Почему бы и вам не сгинуть с лица земли, как только ваша миссия будет исполнена и меня, как священную овцу, примет на руки главный жрец. Что вы можете сказать на это?

–  Ничего не могу сказать, мессер, - с какой-то удивительной бесчувственностью ответил Сентилья.

–  Так кому вы должны передать меня?
– спросил я.

–  Тот человек мне неизвестен, - по-видимому, честно ответил флорентиец.
– Он должен подойди ко мне на пристани в Пизе и произнести те же самые слова, которые вы слышали от меня во дворе таверны.

–  Тут-то вы и заснете, в отличие от меня, на веки вечные, - со злорадной усмешкой предупредил я Сентилью.

–  Мессер!
– взмолился он.
– Раз обстоятельства повернулись совершенно неожиданным образом, я готов рассказать вам все, что знаю, однако, поверьте мне, нынешнее положение дел вовсе не располагает к откровенному разговору и достаточно пространным признаниям.

С таким подходом к делу я не мог не согласиться, так же как и не мог усидеть верхом на своем учтивом собеседнике до самого Страшного Суда.

–  Вижу, что мы уже почти стали союзниками: слепцу и глухому вернее держаться друг друга, - рассудил я, придав, однако, своему голосу весьма свирепый тон.
– Я задам последний вопрос перед тем, как от слов мы перейдем к делу, а потом от дела - опять к словам. Скажите, синьор Сентилья, для чего, по вашим предположениям, я понадобился королю Франции?

–  Мне неведомо, кем вы являетесь в действительности, мессер, осторожно проговорил Сентилья, - но мне было сказано на ухо, что вы готовы стать самым важным свидетелем в деле обвинения рыцарей Храма во многих смертных грехах.

–  В каких именно?
– не сдержав слова, задал я еще один вопрос.

"Удивляться тут нечему, - решительно предупредил я самого себя. Вполне возможно, что еще некой силой уготована мне и такая миссия. Несмотря на то, что я сижу на цепи, мне предоставлен богатый выбор подвигов".

–  В том, что на те огромные средства, которыми они обладают, они хотят собрать самую сильную армию, свергнуть всех законных правителей христианского мира и отдать всю власть в руки евреев-ростовщиков, - поведал Сентилья, косясь на острие кинжала, которое я в награду за признания немного отвел в сторону.
– Затем - в богохульстве и колдовстве. Наконец - в мужеложстве.

–  Вы что-нибудь слышали о Великом Мстителе?
– бесчестно продолжал я терзать флорентийца своим допросом.

–  Мессер!
– вновь взмолился Сентилья и тем воплем пробудил мою совесть.