Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
– Однако, зная, что свидетель, коего следует доставить на суд, продолжал я, - вовсе не является ручной белкой и его даже необходимо поначалу околдовать неким заветным словом - видимо, для того, чтобы он вел себя смирно, - они отправляют именно вас в Трапезунд для исполнения этого не слишком безопасного дела да еще дают вам поручение убить провожатого. Не кажется ли вам, что ваши опекуны как бы не совсем последовательны в своих устремлениях?
– Я бы и сам мог задать вам дюжину-другую вопросов на этот предмет, вдруг усмехнулся Сентилья, - однако мною и, как я теперь вижу, вами самими, движут такие могучие силы, о которых лучше не
Такие слова меня обрадовали, и я почувствовал к Сентилье, если не братское, то просто дружеское расположение.
– Ваш ум далеко превосходит потребности простого торговца, синьор Сентилья, - заметил я и, увидев на губах флорентийца довольную, хотя и вовсе не доброжелательную улыбку, продолжил свое дознание: - Вам что-нибудь известно о тамплиере, который доставил меня в Трапезунд и которого вам было поручено сразу по прибытии отправить к праотцам?
– Только то, что он тамплиер, - ответил Сентилья, - и что он взялся сопровождать свидетеля за определенную мзду, оставаясь, однако, не слишком надежным компаньоном в деле.
– Объяснение убийству простое и понятное, - только и развел я руками. А что же вам известно обо мне?
– Только то, что вы, мессер, тоже являетесь тамплиером, - вновь не проявляя никаких чувств, ответил Сентилья, - и были допущены в тайный, внутренний круг Ордена, практикующий самое ужасное колдовство.
– Однако вовремя раскаялся, не так ли?
– упредил я Сентилью.
– Верно, - кивнул он, прищурившись.
– Так мне и сказали. Мне сказали также, что вы, мессер, скрывались в развалинах Рас Альхага среди ассасин. Они посвятили вас во многие тайны, которые можно воспринять только при курении дурманящих трав.
– А еще вам сказали, что заветное слово для власти надо мной выбрано ассасинами, - добавил я, ощутив холод, пробежавший по хребту.
– Это сказали мне вы, мессер, - довольный своей сообразительностью, ответил Сентилья.
– Из чего я, как и вы, могу сделать заключение, что сами ассасины передали это слово иоаннитам.
– Мы с вами оба - весьма сообразительные люди, - только и пробормотал я, признав, что в этом разговоре все же не являюсь хозяином положения.
– Теперь я могу пожалеть о некой части своего невиданного наследства, которое причитается ассасинам, - сказал Сентилья и весело рассмеялся.
– Я же теперь почти не сомневаюсь, что, сойдя на пристань в Италии, вы при любых обстоятельствах останетесь живым и невредимым, - в несколько сокрушенных чувствах признал я и с этими словами снял с пояса кинжал флорентийца и протянул законному хозяину.
– Возьмите, синьор Сентилья, и примите вместе с этим предметом мои извинения. Я только могу надеяться, что вы больше не посадите меня на собачью цепь, как того потребовали от вас ваши достопочтенные опекуны.
– Примите и вы мои извинения, мессер, - с искренней вежливостью ответил флорентиец.
– Я вижу, вы вошли в мое положение. Ведь, по сути дела, мой ошейник крепче вашего, а цепь всего лишь немногим длиннее.
– Позвольте же мне осведомиться еще кое о чем, - попросил я.
– Разумеется, мессер, - с готовностью кивнул Сентилья, - ведь и мне самому удается
– Итак, синьор Сентилья, судя по вашему рассказу, всем этим великим заговором, а также судьбами всех известных нам людей движут только деньги, вернее - слишком большое их количество, - раскрыл я вековую загадку еще одним ключом, тем, что предложил мне трактатор процветающей торговой компании.
Некоторое время флорентиец молчал, а потом вздохнул с улыбкой и пустился в философские рассуждения:
– Странная и чудесная материя - золото. Оно может безо всякого движения лежать на одном месте, или же люди могут переносить его из одного сырого подвала в другой, и к тому же на нем не бывает начертано великих истин или же благой вести. Однако же оно пробуждает в нас самые глубокие чувства, напрягает все силы рассудка и вселяет в нас волю к жизни. И вот видите, мессер, даже нашего ума не хватает, чтобы проникнуть в человеческий замысел, который оно породило, в полном спокойствии лежа где-то под землей и, заметьте, совершенно ни о чем не рассуждая.
– Может быть, синьор Сентилья, оно все-таки испускает некие ядовитые испарения, сообщенные ему его исконным хозяином, - заметил я, изумленный столь мудрыми речами начинающего торговца.
Тибальдо Сентилья посмотрел на меня несколько рассеянно, пожал плечами и, чуть погодя, усмехнулся.
– Еще одна подробность вашей родословной вызывает мое далеко не праздное любопытство, - перевел я разговор с небес на землю, а, вернее, - из преисподней на поверхность моря, мерно качавшего корабль и стол, за которым мы сидели.
– Ваш отец вернулся из русских земель с супругой, не так ли?
Флорентиец кивнул.
– У вашего отца были дети от первого брака?
– продолжил я свои расспросы, подняв над наковальней уже сияющую жаром тайну.
– Ответить наверняка не могу, - сказал Сентилья.
– Правда, я слышал, что до меня у отца был якобы уже взрослый сын, но он давно принял монашеский постриг и остался где-то в глухих лесах, завоеванных монголами.
– Синьор Сентилья, - решительно обратился я к нему, замечая, однако, что у меня самого сердце начинает взволнованно биться.
– Повествуя о своей родословной, вы не назвали ни одного имени. Я вполне понимаю причину, побудившую вас соблюдать некоторые семейные тайны, ведь вы человек благородный. Однако мне кажется, что я имею возможность восполнить вашу родословную. У меня нет явных доказательств, но чтобы сразу не показаться лжецом или переносчиком пустых слухов, позвольте мне высказать несколько догадок относительно скрытых имен. Если хоть одно из названных мною окажется верным, то можно будет подозревать, что и затерянное имя - не пустой звук.
– Я слушаю вас, мессер, - сказал Сентилья, и губы его сжались.
– Простите, синьор Сентилья, - спохватился я, - а каково происхождение вашей фамилии?
– От девичьей фамилии моей матери, - не колеблясь, ответил флорентиец.
– Правда, на франкском наречии ее фамилия звучит несколько иначе.
– В таком случае я почти не сомневаюсь, что вашу достопочтенную бабушку, пережившую множество удивительных похищений, звали Иоландой, изрек я.
Лицо Сентильи окаменело. Он прищурился, потом вдруг поискал глазами что-то на столе и на полу и снова уперся в меня взглядом, словно в какого-то идола, отлитого из чистого золота, который вдруг свалился прямо перед ним с небес.